Из дневника. Воспоминания

Тусенька говорила: «Терпеть не могу эти бабьи упреки – я отдала тебе свою молодость, а ты! – ну и держала бы при себе свою молодость до 50 лет».

Он, говорят, холоден до бешенства. Кончает роман под улюлюканье мерзавцев. (См. «Комсомольскую правду»⁴⁵.) Готовится к изгнанию. А она грозит самым страшным и, если ее «вылечат», может и «дать материал»⁴⁶.

«Делать зло легко, – говорила АА, – делать добро труднее».

Эта истерическая, лживая, дешевая, неумная дама решилась насильничать, т. е. делать зло.

Разумеется, она несчастна и ее тоже жаль. Но его мне жаль гораздо больше.

26 октября, 70, понедельник. Здесь А. И. Приободрился: кончил роман (сквозь все – кончил! человек-чудо!.. Осталась правка), и Н. А. согласилась, придя в ум, дать развод.

Решений еще не принял.

2 ноября 70, понедельник. Сегодня А. И.

Кончил и поправки.

Впервые видела его пьющим. (Принес бутылку виски.) Сначала с Можаевым. Потом с Л. и еще одной дамой.

Сверкает. Рассказал анекдоты о себе. Слухи: будто шведский король заявил – если Солженицына не выпустят, я сам поеду в Москву вручать ему премию. Это раз. А два – будто его согласились выпустить при условии, что он отдаст премию вьетнамским детям.

Из беглых моих вопросов и его беглых ответов я поняла, что он и сам не знает, чего хочет. Или точнее – уже знает, но еще не говорит: ехать он не хочет.

10 ноября 70, вторник. Был А. И. О его делах я ничего не спросила; он вошел, чтобы говорить о моем I томе. К моему великому удивлению, ему нравится. Сказал, что многое выписывает в особую тетрадь (из мнений АА о литературе), что поражен совпадениями.

– А я думала, вы рассердитесь на Есенина.

– Что вы! Это было детское увлечение.

А дальше так: он говорит, что необходимо сделать другой вариант (не для специалистов) и там добавить прослоек от себя и кое-что убрать и добавить стихи. Не знаю, прав ли. Нет, объективно он прав – но – но – глаза! Ведь у меня еще на годы работы, чтобы просто кончить! Хотя бы и «для специалистов». А хватит ли зрения хотя бы на год? Я же сейчас ахматовским дневником почти не занимаюсь – бессильно и далеко не каждый день кропаю воспоминания…⁴⁷

Радость – Ростропович. Не то чтобы было очень хорошо написано – но свежее и большое имя, и я так рада, хоть и позднему, нарушению молчания⁴⁸.

20 ноября 70, пятница. А. И. прочитал и II том, и он понравился ему еще больше, чем первый, он говорил очень высокие слова: не оторваться, делаю выписки, жалел, когда кончилось, впервые понял, каким был Пастернак, какая умница Габбе – как она верно говорит о критике, замечательно сходство с царевной Софьей. АА видна, Вы, эпоха, время. Видно, какой был горький год 56-й и как она все понимала.

Опять повторил, что с ее суждениями совпадает всегда – литературными и иными.

Ее сильно упрекнул, однако, поступком 54 года, и моих оправданий не принял. «Как же она не чувствовала страну тогда? В то время уже состоялись. (Перечислил.)

«Она говорит: Мишенька не выдержал второго тура.

Она сама не выдержала»⁴⁹.

Он не прав. Звук времени тогда совсем не был ясен. Кроме того, в ее ответе было много яду – недаром он не появился в печати. Смехотворность была слишком ясной.

Но он моих возражений не принял.

Он поразительно умен. У меня о Тусе говорится мельком, не очень выразительно: ее мысли о критике, о сущности мещанства – но он усмотрел, запомнил, полюбил. «Когда Габбе – всегда интересно».

О, как она была бы нужна ему, именно ему – Туся. Ее ум, ее образованность, ее доброта, ее свет.

26 ноября 70. Сегодня был А. И.

Сидел у меня целых 40 минут. Излучал свет, радость – и горе.

Свет – каждое его движение, слово, его обращенность ко мне. Мы как-то становимся ближе, чем были.

Нет, не потому. Он сам по себе «светозарный», как сказала о нем АА.

14 декабря 70, понедельник. Москва. Шум в эфире по поводу А. И. продолжается, но долетает смутно, потому что глушат. Когда, где, как будут вручать диплом, премию, медаль – неизвестно. Я по-прежнему огорчена, что он не уехал в Стокгольм, что наш праздник не состоялся. Передавали, будто он примкнул к Сахаровскому комитету защиты прав человека. Не знаю, так ли это, и не знаю, надо ли это. А вот в Стокгольм ехать надо было.

Наталья Алексеевна неизвестно где, и неизвестно, сколько будет длиться из-за этого развод и оформление нового брака.

Говорят, он увлеченно пишет нобелевскую лекцию.

Дай ему Бог – всего.

Да, еще об А. И.

Он вошел ко мне (3-го? 2-го?) еще вихрее обычного и вдохновенно предложил учиться работать с помощью его диктофона. Объяснял кнопки и пр. Я не понимала ровно ничего и не научусь никогда, но тронута была бесконечно.

29 декабря 1970, вторник, Москва. Собралась ложиться. Слышу, возвращается Люша. Я в переднюю. А она не одна – на минуту с ней зачем-то М. Р. [Мстислав Ростропович].