Из дневника. Воспоминания

13 марта 80, среда, Москва. Очень жалею, что нет выступления А. И. об А. Д.¹³⁰ Конечно, Горький не Колыма, но любое насилие над Сахаровым ощущается – увы! или ура! – больнее, чем над безвестными верующими. И ведь написал же А. И.: «Таким чудом был Сахаров». Был и остался. Но у него иерархия ценностей сместилась с тех пор – тогда тоже были ростки антиинтеллигенции, а теперь уж для него только и люди, что Огурцов¹³¹ да Гинзбург. Я ему давно не пишу – отвечу, конечно, если напишет – и люблю и почитаю его по-прежнему. Великий человек, великий художник.

16 марта 80, воскрес., Москва. А. И. по-прежнему молчит об А. Д. и этим очень меня огорчает. Прочла в «Русской мысли» его статью о коммунизме, о том, что коммунизм останавливается, только наткнувшись на стену, о флотилиях камбоджийских беженцев, о безнравственности вооружения Китая¹³². Думаю, что он, увы! прав, но что, увы! ни на Западе, ни здесь его никто не услышит и не поймет. Факты неопровержимы, – где коммунизм – там уничтожение – но нет. Неохота никому в это верить. (Не говорю уж о старых большевиках: Гнедине, Копелевых, Лерт… Те всё будут каяться, а понять – ни за что.) Я же понимаю так, что коммунизм смертелен, как всякое рационалистическое, схематическое насилие над жизнью. Как всякий изм. Меньшевизм был бы так же смертелен, как большевизм. Жизнь должна развиваться изнутри, как развивается искусство. Христианизм также смертелен, потому что он есть теория, нахлобучиваемая на жизнь. А Бетховен или Блок или Ахматова – они жизненны; где поэзия, там и жизнь, а где теория – там постановление 46 года.

28 марта 80, пятница, Переделкино. По радио – голос А. И. о священниках Дудко и Якунине. И голос – любимый, и сказано с полнотой совершенства – его совершенства! – но горько мне, что об А. Д. ни слова. Ход его мыслей мне понятен: те в тюрьме, этот в комфорте; те – священники, этот – ученый; понятен, да невнятен душе. Неужели Бог только в церкви, а Сахаров не служит Богу? Неужели ученый, которому не дают плодоносить, не та же разрушаемая церковь?

11 апреля, пятница, Переделкино, 1980. По радио – ужасы. Иран, Афганистан. Сбываются мрачнейшие пророчества А. И.: о непрочности разрядки, о гибельности коммунизма, о том, какие тяжкие испытания предстоят Америке, – но странная вещь: чем явственнее, тютелька в тютельку, сбываются его пророчества, – тем меньше верят ему люди, на чьих глазах все сбывается, и тем острее его ненавидят – и здесь и там.

А вчера я получила письмо от классика. Как всегда, первое чувство – счастье. А потом – нет. Есть какая-то натяжка в его письмах ко мне, слишком многое разъединяет, соединяет только его благодарность к нашему дому – ну, может быть, любовь к России. «У нас одна любовь, но не одинакая». О «Процессе» – мельком и формально. О пропаже 2-го тома – взволнованно и душевно – да он не очень-то осведомлен¹³³. Но самое горькое – это его жалобы на эмиграцию. Да, жалобы.

Здесь он жил – что бы с ним ни было – никогда не жаловался. А тут поток жалоб – на всех. И большое для меня неудобство – жалуется на грубое, лживое выступление Эткинда. Как же мне быть – не могу я быть заодно с его врагами.

Пишет, что всем исподтишка дирижирует Синявский. Но вот какая странность в его жалобах: он пишет об Эткинде (как писал о Льве), что ничем его не задел, а тот кинулся. Конечно, у тех есть против него и личная обида, но ведь и политические разногласия в самом деле существуют. Ведь не говорит он впрямую, что разумеет под «выздоровлением России», а не впрямую, чужими устами, хвалит царизм, который многим (и мне) ненавистен, и церковь, к которой многие (и я) равнодушны. Он утверждает: все их обвинения против него – передержки и ложь.

Я, как всегда, ему верю…

19 июля 80 г., суббота, Москва, 3 ч. 30 м. Прочла в 23 № «Континента» рецензию Горбаневской на «Процесс» (никакую) и Буковского статью: «Почему русские спорят». Буковский очень умен. В частности, умно упрекает и Чалидзе и А. И., что они отделяют правозащитное движение от темы свободы – а ведь второе входит в первое. Вообще он не очень защищает А. И. и не очень треплет Чалидзе, но сразу видно, что он живой и талантливый, а Чалидзе – мертвоват. Буковский чудно называет Медведевых «братаны».

13 декабря, суббота, 80, Москва. Еще события: письмо от классика. Длинное, доброе, грустное. Пишет, что вот мы не виделись уже 7 лет, он никогда о таких сроках не думал. Для меня этих семи лет как не бывало; то ли я уже умерла, то ли время остановилось – как я сама, – но я их не чувствую.

Буду ему отвечать – и вот это трудно.

11 января 81, воскресенье, Москва. С. Э. принесла мне известие, что Копелевы получили приветливое письмо от классика. Великодушен этот великий человек. Окажутся ли они достойны этого великодушия?