Из дневников. 20-30-е годы

Пробудившись, обнаружил, что нахожусь на Эрлз-тэррес[83] и что 6.30 утра. Пришлось вновь влезать в вечерний костюм и тащиться понурым утром домой в Голдерс-Грин. Умылся, переоделся — и к дантисту: обращается со мной безжалостно.

Пятница, 11 июля 1924 года

<…> Утром явился Крис и рассказал отличную историю. Слушалось дело о мужеложестве, и, усомнившись в справедливости своего решения, судья Филмор решил проконсультироваться у Беркенхеда[84]. «Простите, милорд, не могли бы вы сказать мне… Сколько, по-вашему, следует дать мужчине, который позволил себя… поиметь?» — «От 30 шиллингов до 2 фунтов — сколько найдется в кармане». <…>

Хэмпстед, понедельник, 1 сентября 1924 года

Почти весь день вел дневник. После обеда — в кино. Дал себе зарок — не ходить в кинематограф на что попало.

Воскресенье, 7 сентября 1924 года

По-прежнему тружусь над «Храмом»[85]. Подозреваю, что закончен роман так и не будет.

Вторник, 9 сентября 1924 года

В доме появилась некая Эмма Рейбен, единокровная сестра матери, отчего жизнь сразу же сделалась совершенно невыносимой. Не могу ни писать, ни думать, ни есть — так ее ненавижу.

Вчера из-за настойчивости матери подвергся тяжкому и унизительному испытанию — был сфотографирован. В офисе на Нью-Бонд-стрит под вывеской «Свейн» предлагалось сфотографироваться бесплатно. Худшей фотографической конторы не сыскать, думаю, во всем Лондоне. Сначала пришлось полчаса ждать в приемной с гигантскими снимками королевской семьи по стенам. Затем меня завели в студию, где отталкивающего вида человечек из кожи вон лез, чтобы быть со мной поласковей, а двое его подчиненных устанавливали тем временем свою дьявольскую аппаратуру. Ни минуты не сомневаюсь, что фотография получится устрашающей. <…>

Пятница, 19 сентября 1924 года

Сегодня начинаю новую жизнь: бедность, целомудрие, послушание. Мать покупает собаку.

Воскресенье, 21 сентября 1924 года

Материнский пудель и в самом деле обворожителен. Он в центре внимания всей семьи. Сегодня утром вместе с родителями причастился в церкви Святого Олбана. Перед началом церемонии отец суетился и то и дело рыгал.

Последние два дня работал над книгой. Едва ли она очень уж хороша.

Понедельник, 22 сентября 1924 года

Сегодня первый раз ходил в Хитерли. Географию всей школы я пока еще не изучил, но побывал в двух студиях, конторе и коридоре, где вешают пальто и шляпы. В отличие от Слейда[86], атмосфера здесь куда менее официальная, что отрадно. По стенам обеих студий развешены скелеты, картины и доспехи. Мне вручили альбом с папиросной бумагой и (к моему удивлению) карандаш ВВВ и отправили в студию на первом этаже рисовать худого, абсолютно голого, если не считать сумки на гениталиях, мужчину, сидевшего на стуле нога на ногу. Сделал небольшой любительский набросок, за который добросердечный Мэсси меня похвалил. Он — директор школы и, безусловно, не враг бутылки: нос над белой бородкой у него лилового цвета, да и рука дрожит так, что, когда он что-то рисует, мел у него в пальцах крошится. И тогда девушки начинают хихикать.

Девушек здесь полно — в основном это дурно воспитанные гурии в цветастых комбинезонах. Рисуют очень плохо и куда больше интересуются молодыми людьми, те же помешаны на заработке, а потому мечтают об иллюстрациях в «Панче» или о заказах на рекламу. Что-то сомневаюсь, чтобы я с кем-нибудь из них сошелся.

Пообедал в «Превитали», ел минестроне и сыр, ощущая на себе откровенно презрительный взгляд нового официанта, после чего вернулся в школу, где уже началось занятие по «быстрому наброску», — необычайно забавно. Моделью служила совсем еще юная девица с очень изящным телом и выражением лица, какое бывает у Хью Лайгона[87], когда тот мертвецки пьян. Не вертись она, цены бы ей не было.

Рабочий день завершился в четыре часа пополудни.

Вторник, 30 сентября 1924 года

Утром рисовал с таким наслаждением, что после обеда решил в школу не возвращаться. Вместо школы отправился в музей Соуна на Линколнз-Инн-Филдз, где увидел немало интересного. Куратор, судя по всему, больше всего гордится выставленным в цоколе старинным саркофагом, мне же куда больше понравилось освещение в залах, а также такие нелепые экспонаты, как Ковчег Шекспира на втором этаже и Ковчег Английского банка в кабинете. Есть у них несколько подлинных Тернеров и Хогартов; серии «Путь повесы» и «Выборы» подкупают продуманной композицией, но как живопись и та и другая никуда не годятся.

Вместе со мной ходила по музею какая-то пара из доминионов — что он, что она как в воду опущенные. Интересовали их исключительно подписи под картинами. Они прониклись славой Уэмбли, однако, уходя, мужчина обронил: «Как это ни удивительно, но здесь очень много такого, что ничуть не лучше нашего». Чему-то он, стало быть, научился.

В тот же вечер с отцом — на «Горбуна собора Парижской Богоматери». Пышность, садизм. Засим домой[88]. <…>

Воскресенье, 30 ноября 1924 года