Из дневников и рабочих тетрадей

Из жизни художников.

В большом доме на Верхней Масловке, известном под названием «дом художника», произошло чрезвычайное событие. Среди бела дня пропала картина: почти законченный, писанный сухой кистью портрет Ленина. Не бог весть какое произведение, но все ж таки неприятно. Все ж таки художники – а их было двое – трудились над холстом две недели и рассчитывали к ленинским дням пройти худсовет. Они уже долги сделали под эту картину. Планировали свою дальнейшую жизнь. Один уже шлялся по магазинам и присматривал себе пальто-реглан. Другой, заняв деньги, погасил задолженность по квартплате. Короче говоря, – они считали, что деньги у них в кармане.

И вдруг, придя утром в мастерскую, они обнаружили, что картина пропала. Надо сказать, что они опрометчиво оставили ее на ночь в общем коридоре, так как мастерская принадлежала одному старому художнику, члену МОСХа, а наши портретисты пользовались ею временно, Христа ради.

Пятидесятые были, пожалуй, самыми тяжкими годами в жизни Ю. В. Но всегда в дни печали он обращался к истории. В этой тетради интересны его комментарии к «Повести об азовском сидении». История казачества притягивала его неотвязно. Дело понятное: в его жилах текла и кровь донских казаков. Ему нравилось, когда после размолвки я в шутку цитировала строки «Повести об азовском сидении».

Вот эти: «...Согрубя вы такую грубость лютую, чего вы конца в нем дожидаетесь? Крепкие, жестокие казачьи сердца ваши!.. Раздробим всю плоть вашу разбойничию на крошки дробные!»

Сердце у Ю. В. было совсем не жестоким, но крепким в том смысле, какой вкладывали осадившие Азов турки: нравились Ю. В. слова из старинной «повести» и слогом, и, главное, тем, что напоминали о его причастности к племени людей своеобычных.

«О прегордые и лютые варвары! – отвечал он мне словами осажденных казаков. – Видели мы всех вас и до сех мест и про вас ведаем, силы и пыхи царя турского все знаем».

А в тетради Ю. В. записал об этой повести.