Из дома

Мы пошли к танцплощадке, держась далеко друг от друга. Он тоже, наверное, не очень-то с девушками дружил, хотя ему и двадцать два. Какой-то он другой, Шурин Виктор как-то сообразительнее, наверное, для меня такой лучше…

Мы подошли к площадке, Володя положил мне руку на талию, и мы начали вышагивать длинные шаги танго.

«Наши-то дают!» — услышала я совсем рядом Римкин голос. Ирка чуть тише проговорила свое любимое: «Колбасный отрезок»… Они засмеялись. Я отвернулась, сделала вид, что не расслышала. Это они от тех верхних «крошек» научились таким словечкам и ляпали к чему попало, не задумываясь.

Шура им говорила про это, но они не понимали, чем это плохо…

А Римка черненькая, здорово красивая, на цыганку похожа. Ее танцевать приглашают, все новенькие, а она, как откроет рот, так на этом все и кончается. Странно — хорошо учится, а такая дура. Дома еще ничего, а при виде парня совсем свихивается, выпаливает эти дурацкие словечки.

Вокруг Сашки-аккордеониста собрались городские ребята, он положил свой аккордеон в футляр и ушел с танцплощадки. Володя спросил:

— Можно вас проводить?

Я кивнула.

Ночь была теплая, темная, чуть позвякивали Володины медали.

— Хотите встретиться в следующее воскресенье?

— Где?

— Где хотите, — мы приостановились. — Давайте здесь, в парке. Вон там, у того дерева, — он махнул в сторону громадного стоявшего на крутом берегу над озером клена.

Я оглянулась: черные ветви дерева вырисовывались на фоне темно-синего в звездах неба. Меня передернуло:

— Вам холодно?

— Нет, просто так…

— Можете прийти днем, в три?

Я кивнула.

Мы вышли из парка. Подковы на Володиных сапогах зазвякали о булыжники мостовой.

— А за что вам столько медалей дали?

— Вы знаете, в последний год войны всем давали. Те, кто воевал с самого начала, почти все погибли, кому-то надо было дать… — Он засмеялся, наверное, неудобно стало, и он сказал, что был ранен и контужен. А потом опять как-то странно добавил, будто оправдываясь: — Почти все артиллеристы были контужены. Но вы знаете, я просто так надел медали, вернее, надо было, когда в увольнение идешь, а так можно только нашивки носить.

— А страшно было, когда много пушек сразу стреляло?

— Я бы вам рассказал, как там бывало, но не стоит, вам так мало лет…

— Я почти всю войну под Ленинградом была.

— Ну, тогда тем более не стоит об этом. Вы что из Ленинграда?

— Нет, я жила километрах в двадцати пяти-тридцати от фронта.

— А вы бы домой не хотели вернуться?

Я почувствовала, что краснею, помолчав, я спросила у него:

— А вы очень домой хотите?

— Конечно, кто домой не хочет?

— А вам что, здесь не нравится? — опять спросила я.

— Я же в армии, — ответил он, — да к тому же мне и не нравится, хотя здесь красивей и как бы культурнее, но мне в Брянск, домой хочется.

Мы подошли к каштану, который рос около нашего общежития.

Я показала на дерево и сказала: «У нас под Ленинградом каштанов нет». Он что-то хотел сказать, но из-за угла школы появились наши.

С ними было тоже двое военных. Один тут же попрощался:

— Ну пока, я пошел.

Второй подошел к Володе, протянул ему руку:

— Мы с вами где-то встречались, — проговорил он, чуть припрыгивая на полусогнутых.

Ко мне подошла Нинка, положила руку себе на живот:

— Надоели они своими дурацкими шуточками, — она повернулась и направилась в сторону дома.

Солдат, протянув руки к ней, пропел:

— Не уходи, тебя я умоляю…

Нинка остановилась у двери и крикнула:

— Шуточки ваши бородатые. Во! — она провела рукой от подбородка до живота.

Я сказала Володе, что тоже хочу домой. Он напомнил:

— В воскресенье, в три…

* * *

В школе отменили урок пения, а вместо этого приказали всем ходить на хор — летом будет традиционный эстонский праздник песни, наша русская школа, сказал директор, должна принять участие в конкурсе — выступить на празднике песни не хуже других.

К нам пригласили из эстонской школы руководителя хора.

В зал вошел полный человек, одетый в темно-синий костюм с жилетом, на животе у него висела серебряная цепочка от часов, как у моего отца. Он сел за рояль, дал Ирме Ямся список всех учащихся, сказал, что каждый раз будет проверять, все ли здесь, очень важно, чтобы были всегда все, и начал листать нотную тетрадь. Ирма начала читать из нескольких классных журналов наши фамилии, а я думала, неужели мой отец тоже казался бы мне таким же чужим, как этот учитель хорового пения? Наши учителя мужчины были другими: у наших все как бы чуть помято — и лица, и пиджаки… И они вроде бы нервные, ходят быстро, даже как бы дергаются. Новый учитель пения говорил с сильным акцентом, иногда смешно путал слова, но никто не смеялся.