Из дома

Я сидела в классе и обвязывала батистовый носовой платок. Меня этому научила тетя Оля, жена дяди Тойво. Недавно мы получили от нее письмо. Оказывается, что с дядей Тойво произошло то же самое, что и с моими родителями. Так в письме и было написано. Младшая тетя Айно сказала, что лучше бы Оля нас не разыскивала. Она не поменяла свою фамилию, когда вышла за Тойво замуж, она русская. Выйдет замуж за другого, и все забудется. Надо будет не отвечать: зачем ей-то страдать из-за нас? Он всегда говорил, что если его придут брать, то кого-нибудь из них он уложит тут же на месте — так просто он им не дастся… Он там, наверное, долго не прожил…

* * *

Вернулась наша фельдшерица Екатерина Ивановна, но жить у нас в Никольском она больше не будет — она сдала экзамены в медицинский институт и уедет отсюда навсегда. Она приехала передать другому фельдшеру медпункт, но тот почему-то все никак не приезжал. Екатерина Ивановна заходила к нам каждый вечер за молоком. Это она зимой посоветовала тетям отправить Ройне в Рыбинск в техникум авиационного приборостроения. Несколько вечеров Екатерина Ивановна занималась с Ройне алгеброй. Теперь он тоже сдал экзамены и скоро поедет учиться, будет жить в студенческом общежитии. Но тети начали волноваться. В городе нужен паспорт, а у нас вообще никаких документов нет. Екатерина Ивановна посоветовала нам тоже выхлопотать паспорта. «Вы же не члены колхоза, паспорта вам обязаны дать», — рассуждала она. Она про нас многого не знала. Младшая тетя послушалась ее и отправилась к председателю сельсовета товарищу Харуеву. Он посоветовав взять для Ройне справку в сельсовете, чтобы он поступал в техникум как сын колхозника. Тете же он сказал, что нам скоро выдадут документы. Но в техникум он не советовал ехать с тем документом, могут не прописать в городе, а пока у нас нет никаких документов, он вправе дать справку, что Ройне колхозник, сказал товарищ Харуев тете. Мы радовались за Ройне, он поступит в техникум и, может быть, не будет больше никогда жить здесь в колхозе. Всю ту неделю перед отъездом Ройне в Рыбинск бабушка сушила сухари, я сбила из сметаны масло, бабушка перетопила его в русской печке, чтобы оно дольше сохранилось, потом мы сшили из кусочков старой простыни два белых мешочка для крупы — все продукты бабушка уложила накануне его отъезда в большой рюкзак, заполненный до половины картошкой. А вечером, поскольку была хорошо натоплена печка, мы все решили помыться.

В печке сидела младшая тетя, когда кто-то палочкой осторожно постучал в окно. Мы с бабушкой одновременно выглянули — возле нашего крыльца с бидончиком в руке стоял баянист из Подлесок. Он поднял бидончик, бабушка подошла к печке, положила руки на шесток, наклонилась и позвала тетю, она высунула из печки мокрую распаренную голову и сказала: «Мирья, сбегай в магазин, отпусти ему…». В магазине было темно. Баянист помог подкатить большой бидон с водкой к раскрытой двери, я отмерила ему два литра, задвинула обратно в петли тяжелую железную щеколду, повесила замок и побежала домой — хотелось скорее залезть в теплую печку. Тетя спросила: «Из которого бидона ты налила ему?».

Оказалось, что я продала ему неразбавленную, к тому же более дорогого сорта водку. Тетя стала требовать, чтобы я шла в Подлески и обменяла ее, чтобы объяснила ему, что получилась ошибка.

Я сказала:

— Не пойду!

Тетя начала настаивать, а я крикнула:

— Отправляйся сама в эти Подлески, если тебе не стыдно! — И начала снимать с себя одежду, чтобы залезть в печку.

Бабушка двумя руками вцепилась в мой подол, я оттолкнула ее… У бабушки и у тети были красные лица. Я выбежала в коридор и спряталась в уборную.

«Почему они думают, что я все должна и могу?.. Меня можно куда угодно послать и что угодно заставить сделать. Правда, мне часто самой хочется доказать Ройне, что девчонки не больше трусы, чем мальчишки, но никому бы в голову не пришло отправить Арво в темноте на чердак, на котором поп удавился, за веником, и этих котят тоже никто, кроме меня, не мог утопить, когда Ройне уехал в Рыбинск на экзамены. У меня до сих пор перед глазами всплывают эти слепые, голые, розовые котята с растопыренными лапками… Пузырьки у них из всех дырочек пошли… Неужели они думают, что я действительно уж такая храбрая? Я просто могу заставить себя сделать все. Я давно так решила… Но я не могу пойти сейчас к этому баянисту… Ройне храбрее меня, но его неудобно было отправить менять вещи или торговать на базаре… А меня можно… Потеряли бы на этой водке сколько-то рублей…»

Я услышала, что тетя и бабушка подошли к уборной. Кто-то из них толкнул дверь, крючок на двери был маленький, я подперла спиной дверь, крикнула:

— Уходите! Я не выйду.

Тетя кричала, что я тоже ем тот хлеб, который она зарабатывает.

А я крикнула бабушке:

— Не думай, что ты мне заменила мать! Я тебя никогда так любить не буду! Ты несправедливая, тетю больше любишь! Меня посылаете на все, на что больше никто не согласился бы!