Из дома

В октябре земля замерзла, в лес перестали ходить, но у взрослых было много работы, они сушили в риге сжатую рожь, пшеницу и овес. Молотили вручную цепами, положив снопы на пол риги колосками вместе, а сами становились в круг и красиво крутили палки, к концу которых на цепи были прикреплены деревянные, как длинный огурец, колотушки. Этими колотушками выколачивали зерно из высушенных в печке риги снопов, а колхозные машины, молотилки и веялки стояли сломанные, ржавели рядом в сараях.

Первое зерно мы смололи на ручных жерновах. Бабушка отмочила засохшую кадку и замесила хлеб. Кадку поставила с тестом на ночь на печку, а утром вымесила тесто руками и сделала большие круглые караваи, которые она большой деревянной лопатой ловко забрасывала в печку. Мы никак не могли дождаться, когда они испекутся — просили бабушку приоткрыть заслон и заглянуть в печь, но она ответила нам: «Malttaa se koyhaki keittaa, vaikei valva jahyttaa» [24].

Наконец дождались, бабушка вытащила хлебы и положила их остывать под полотенце, мы еле упросили вынести один хлеб стынуть в чулан. Бабушка принесла большой глиняный горшок холодного молока, перемешала его и налила нам всем по кружке и наконец положила теплый хлеб на стол. Разрезал его дядя Антти и дал всем по большому ломтю, верхняя корка была румяная, тонкая и хрустела на зубах, а нижняя толстая, потверже и мучнистая. Я впервые в жизни съела ржаной хлеб, который испекли сами в печке.

В деревне было тихо. Уже давно ни у нас, ни в Ковшове не было немцев. Выпал первый снег — белый и легкий, как пена, которая получалась в подойнике, когда бабушка доила корову. Наши деревенские мужчины впрягли лошадей в сани и начали ездить в лес за дровами.

Зажужжали моторы машин, опять нашу улицу колеса и гусеницы размолотили в черное месиво, всюду была слышна громкая отрывистая немецкая речь. Но нам в этот раз повезло, в нашем дворе расположилась кухня, у нас стали жить повара. В первый же день они предложили нам чистить картошку, за это они обещали давать еду: мясной суп и кашу. Один из поваров оказался русским и сказал, что очистки и пищевые отходы останутся для нашего скота. У нас были три курицы, и удалось скопить немного яиц, которые теперь обменяли у поваров на сахар. Бабушка стала печь по воскресеньям сладкие брусничные пироги.

НАШИ ДЕРЕВЕНСКИЕ СТАРУХИ

Старухи начали хлопотать об открытии воскресной школы. Мою младшую бабушку выбрали учительницей. В этой воскресной школе мы начали учить наизусть катехизис, читали по бабушкиным книжкам и пели псалмы, но мальчишки не хотели ходить к старухам по воскресеньям, родители тащили их туда насильно.

Старухи и до войны тихонько собирались друг у друга по воскресеньям. А теперь они устраивали свои собрания открыто. Обычно одна из них читала из старой пожелтевшей книжки, остальные слушали.

У всех на головах были белые платочки в мелкий черный или синий горошек, кофточки с мелкими пуговками до самого горла и длинные в сборку юбки, которые были сшиты из темного сатина, переднички у них были с нашитыми на них кантиками из темных лент, в руках — беленькие носовые платочки, которыми они вытирали носы и глаза.

Было солнечное воскресное утро, я сидела на подоконнике и смотрела, как старухи в своих темных одеждах шли к нам на воскресное собрание. Вдруг самолет спустился низко над нашей деревенской улицей и пустил пыльную пулеметную строчку на дорогу перед нашим домом. Старухи бросились в канавки, я слетела с подоконника на пол и закрыла голову руками, но было тихо, и старухи с бледными перепуганными лицами начали входить по одной, приглаживая разлетевшиеся юбки. Они долго не могли начать петь, а все вместе говорили, как страшно свистели пули совсем около них, а дядя Антти сказал им, что это был советский самолет и летчик подумал, что это эсэсовцы, они ведь тоже ходят в черных одеждах. Старухи молча раскрыли свои книжки и начали петь. В этот раз они пели, читали, говорили громче и плакали больше обычного, но когда они ушли, старая бабушка проворчала:

— У этих Юуонеколан Катри и Танельян Хелены всегда слезы наготове, горя-то никакого — подумаешь, испугались.

* * *