Из дома

Утром опять моросил мелкий дождь. Я надела шерстяной клетчатый сарафан и белую вышитую кофточку, которую мне еще мама купила на Украине. Прыгая на одной ноге, я добралась до врача. Врач у испанцев был немец, у него в кабинете сидело еще два немца. Он осторожно промыл ранку спиртом и спросил, чем это я так. Я не знала, чем. Он еще раз посмотрел на ранку подошел к окну, постучал пальцем о стекло и проговорил: «Das Glas?» [26] Потом он помазал ранку, а другой врач забинтовал ногу. Когда они кончили, врач спросил, кто мои родители. Я ответила, что учителя, им хотелось еще что-то спросить, но я увидела в окно того красивого испанца и поскакала на крыльцо, он заулыбался, поднялся ко мне на лестницу, показал пальцем на мою ногу и о чем-то заговорил. Он, наверное, спрашивал, что со мной случилось. Я показала на стекло и показала, что наступила, а он начал показывать мне руками в сторону Ленинграда, а потом сказал: «Бум, бум». Я поняла, что он уходит на фронт.

На улице никого не было — лил сильный дождь, крыльцо было прикрыто от дороги большой черемухой. Он обнял меня и сильно поцеловал в губы. Я вырвалась и поскакала по лестнице, держась крепко за перила. Он взял меня на руки и принес домой. Я крутилась, стараясь вырваться, у него были крепкие руки и большие черные глаза, кудрявые черные волосы и белые зубы, ему ничего нельзя было сказать, он ничего не понимал, а все твердил свое дурацкое «я не собака, я не укушу». Когда он опустил меня на наше крыльцо, он снова хотел меня поцеловать, но я закрыла лицо руками и быстро спряталась за дверь, мне было страшно — вдруг кто-нибудь видел?

Испанцы, которые жили в палатке возле нашего дома, пришли попрощаться с нами, один из них очень любил нашего Женю, он кормил его из своей манерки, ходил с ним на руках к повару просить конфет, печенья. Женя, как только слышал его голос, бежал к нему с поднятыми руками, радостно повторяя: «Папа, папа пришел». Испанец брал его на руки, прижимался своей черной кудрявой головой к белым волосам Жени. У него дома был такой же мальчик, он показывал нам фотокарточку и говорил тете Айно, что его сын тоже никогда не видел отца.

Тети приехали с педагогической конференции из Гатчины и сказали, что всех ингерманландцев переселят в Финляндию, что уже начали переселять с прифронтовой полосы. Но мы никуда не собирались.

Дядя Антти сказал, что нас не выселят. Он с тетей Лизой съездили на лошади в прифронтовую деревню, откуда уже переселяли, и купили там светло-коричневую в белых пятнах корову. Она была похожа на нашу Нелли, которую пришлось перед самой войной прирезать, потому что она проглотила гвоздь. Мы пробовали молоко от новой коровы. Оно было жирнее и вкуснее, чем молоко нашей Мустикки. Из сметаны стали сбивать в бидончике масло, и вообще у нас теперь было много всякой еды. Бабушка пекла столько хлеба, сколько мы могли съесть, а по субботам она пекла разные пироги. Вечером за столом дядя сказал, что утром зарежет мою козу. Утром, перед тем как пойти в школу, я пошла с ней попрощаться. Она, наверное, почувствовала что-то. Когда я открыла дверь хлева, она заблеяла тоненьким жалобным голоском, у нее были такие грустные глаза, что я заплакала. В хлеву еще стоял теленок, его тоже скоро зарежут, но он спокойно жевал свою жвачку.

НАС ВЫСЕЛЯЮТ

Я проснулась, приподнялась на локте, выглянула в окно, на дороге воробьи растаскивали и ворошили комки конского навоза, выклевывая из него зерна овса. Наверху, сквозь черные прутики берез было видно бледно-серое небо. Стало холодно, я заползла обратно под одеяло. В коридоре раздались бабушкины шаги, она приоткрыла дверь и тихо сказала:

— Мирья, вставай, я напекла ватрушек, они еще теплые.

На кухне сидел Пекон Саку и курил. Дедушка стоял у открытой печки и проверял листья табака. Вошла бабушка и проворчала: «Кто только выдумал эту пакость». Мой дед один в деревне сумел вырастить табак. Он где-то добыл семена и на подоконнике, в цветочном горшке вырастил рассаду, а потом из досочек сколотил ящички, прикрепил их на завалинку, на солнечную сторону и вырастил целые кусты табака. Дядя Антти взял дедушкин мешочек с махоркой, и они пошли в комнату рядом с кухней. Дверь осталась открытой. Они сели на табуретки друг против друга. Саку сказал: «Может, не ехать, а уйти в лес, места-то есть, куда немцы не доберутся, еды тоже можно принести». Дядя Антти ответил ему, что зима наступает, у нас в семье одни старики и дети. На кухню вошел Арво. Он попросил есть. Бабушка велела мне накрывать на стол, я больше ничего не слышала. За столом Ройне шепнул мне:

— Ты знаешь, Женя сильно заболел, тетя побежала в Ковшово за немецким врачом.