Из дома

Врач пришел, послушал Женю и поставил ему градусник, а когда он вынул, у него высоко поднялись брови, он сказал тете по-немецки, что у Жени воспаление легких. У тети задрожали губы, она отвернулась к окну. Врач пришел снова, принес таблетки, опять послушал, сказал, что скоро должен наступить кризис и что сейчас он пойдет на ужин, а потом вернется на ночь. Мы уже спали, когда пришел врач, он просидел всю ночь у Жениной постели, а утром сказал тете: «Будет жить», оставил лекарство и ушел. Женя болел еще долго, тетя выносила его гулять на руках, выжимала ему морковный сок, он даже стал желтеть от этого сока, но начал сам ходить.

На доске нашего амбара повесили объявление, что приедут артисты из Гатчины и будут выступать в здании казармы. Все вечера я сидела в первом ряду, а когда вызывали кого-нибудь из зала в помощники фокуснику, я выходила на сцену. Я приходила к артистам и днем, они сидели около круглой печки, она у них постоянно топилась — в казарме было очень холодно. Они все время что-то варили в солдатской манерке, бросали картофелины на угли. Еда у них была на бумаге, прямо на полу около печки. Еще они нагревали в печке плойки и завивали волосы, красились, шутили и смеялись. Накрасившись, они бежали на сцену и кричали оттуда:

— Ну как, красиво?

Мне хотелось сказать, что уж очень видна краска, но им все нравилось, и всем было весело. Моим тетям артисты не понравились, они ворчали: «Это безобразно, сказать им нечего, они и чирикают про каких-то букашек, где это они только откопали». Одна актриса действительно спела:

Моль — ядовитая букашка.
Моль — маленькая таракашка…

И конец куплета она тоненько и высоко тянула: «Моль — это маленький зверек».

Но в зале хлопали и смеялись, для наших артисты были как бы не совсем нормальными людьми. Когда они появлялись на сцене и еще ничего не делали, все уже улыбались, и вообще артисты — это весело, к тому же они говорили по-русски, и не все их понимали.

В последний вечер дядя Антти с тетей Лизой тоже сходили посмотреть на артистов. Дома мы попили холодного молока с хлебом и пошли спать. Вдруг раздался сильный стук. Дядя Антти босиком прошел по коридору открыть дверь. Мы все высунулись посмотреть. Дядя стоял в нижнем белье, а вокруг него немцы с фонариком и бумагой. Один из них по-русски говорил, что нас отправят в Финляндию, через двадцать четыре часа за нами приедут подводы, что с собой можно взять только мягкие вещи.

Дальше они пошли к тете Мари, она прибежала к нам, дядя Антти пошел к Саку, бабушка и тетя Мари охали и повторяли: «Что же делать, что же делать?». Вдруг дед сказал: «Анни, затапливай печь, скот надо резать, успеем мяса накоптить, напечь хлеба, а может, даже насушить сухарей. Посмотрим, может, попозже приедут». Тетя Мари совсем не могла ничего делать, а только бегала из дома в дом и плакала. Бабушка замесила две кадки теста на хлебы, а тети стали вытаскивать все вещи из шкафов. Дядя Антти с Ройне пошли с лампой во двор, зарезали теленка и кур, с теленка содрали шкуру, и кровавая туша висела до обеда во дворе. Днем бабушка затопила большую печь, испекла много хлебов и снова замесила тесто, а потом дедушка коптил в бане теленка, а в печке тушил телятину и жарил кур. Днем приехало еще какое-то начальство и сказало, что за нами приведут не сегодня вечером, а завтра утром. После обеда меня и Ройне тетя Айно отправила к старшей тете помогать ей.

У тети было много красивых вещей. Мне всегда хотелось их посмотреть, но она их не вытаскивала из шкафов, сундуков и корзин. Теперь все это лежало на кровати, стульях, на полу… Тетя как-то странно перекладывала вещи с места на место и никак не могла понять, что взять. Ей хотелось взять и настенные фарфоровые тарелочки, и тонкий просвечивающийся на свету фарфоровый сервиз, но Ройне сказал, что это все равно разобьется, и она отложила их в сторону. Многие из тетиных вещей принадлежали Полине Ивановне и Надежде Ивановне Правдиным, которых тетя пригласила из Гатчины на время, пока пройдет фронт, но они на одном из последних поездов уехали в Ленинград, бросив все. Тетя не любила, когда говорили об ее вещах. Надежду Ивановну тетя знала много лет, она снимала комнату у нее до того, как купила свою.

У Надежды Ивановны давным-давно арестовали мужа. Тетя сказала, что он был какой-то «эсер».

Надо было разорить ульи, которые были уже закрыты на зиму, и отобрать у пчел соты с медом.

Была холодная погода, пчелы, как тяжело больные, ползали по серым доскам своих домиков. Тетя напустила на них дыму. Я с Ройне спокойно вытаскивала рамы с сотами — зимние припасы пчел. Соты с медом вырезали из рам и заталкивали в большой бидон. Тетя вскипятила чайник, мы с Ройне пили чай с медом, а тоненькие фарфоровые чашечки бросали с силой через оконные стекла на улицу так, что летели осколки стекол и чашек, — это Ройне так придумал. Потом тетя с Ройне стали резать кур, которых тетя сонными сняла с насеста, а я пошла домой.