Из дома

Днем после уроков Шура предложила пойти с ней в парк погулять. По дороге она говорила:

— Знаешь, мальчишек надо бы переселить в нашу комнату, а нам перебраться к ним. Та комната больше. Мальчишек меньше, чем нас, больших девочек. Но тогда окажется, что через комнату маленьких девочек будут проходить мальчишки. Директор школы хочет поселить еще к нам двух сестер, а кровать им некуда поставить. Он мне подсказал эту идею, но не знаю, как на это посмотрят родители малышей. — Потом она добавила:

— Мы могли бы лечь вместе, а Лемпи могла бы спать отдельно. — Шура посмотрела прямо мне в глаза и спросила: — Что ты думаешь?

Я ответила:

— Мне-то будет лучше.

Мы шли долго молча. Остановились на висячем мостике — глубоко во рву вилась желтая дорожка. Кроны кленов и дубов, росших во рву, под мостом, были у нас под ногами. С другого конца моста навстречу к нам шли какие-то люди. Заскрипели ржавые канаты, державшие мост.

— Интересно, сколько людей он выдержит? — спросила я у Шуры.

— Идем, посмотрим, там написано.

Надпись была только на эстонском языке. Я прочла и перевела Шуре. Оказалось, что мост был построен всего лишь двадцать лет тому назад, а мне он казался таким старым. Потом мы пошли смотреть на развалины башен и крепостных стен. На одной из стен был железный ржавый щит, на котором по-русски было написано, что Александр Меньшиков взял сию крепость. Это был рапорт Петру Первому времен русско-шведской войны. Шура сказала мне, что крепость, видимо, была построена каким-нибудь рыцарем ливонского ордена меченосцев, лет за триста-четыреста до завоевания ее Меньшиковым. И еще она сказала, что здесь всегда кто-нибудь завоевывал: немцы, шведы или наши. Независимой Эстония была совсем недолго, поэтому эстонцы так нас «любят»…

Мы здесь опять завоеватели… Я невольно оглянулась, мне показалось, что Шура заметила, замолчала. А я-то была уверена, что никто из пришедших сюда русских об этом не думает, просто пришли за хлебом, как с самых древних времен. За завоевателями во все войны шли толпы голодных. Заселяли территории. Смешивались с завоеванными и постепенно те или другие исчезали с лица земли. Все зависело от того, кого больше: завоевателей или завоеванных, так об этом написано в учебнике истории. Шура перебила мои размышления и сказала, что она, как только будет возможно, постарается вернуться к себе в Ленинградскую область, под Тихвин, откуда они во время войны были пригнаны немцами в лагерь.

Я спросил:

— Как ты думаешь, большинство русских так же сюда попало? Она ответила:

— Думаю, по-всякому мы попали сюда. В Вильянди живет очень много семей военных, голод пригнал многих.

Я еще больше удивилась — значит, она обо всем этом думает.

Мы медленно брели в сторону дома. Я решила: не стоит заводить больше с ней таких разговоров. Интересно, почему она вступила в комсомол, если она все это понимает?

На свой день рождения Шура пригласила меня к себе. Надо было идти пешком около четырех часов. У них была своя усадьба, которая им досталась от убежавших эстонцев. Шурин отец, Алексей Георгиевич, провоевал всю войну. Все четыре года он ничего не знал о находившейся в оккупации семье. Старшие Шурины сестры как только советские войска взяли Эстонию, уехали в Ленинград, работают там на заводе, а Шурина мама с двумя младшими детьми осталась в Эстонии. Отец отыскал их через год после войны здесь, на заброшенном хуторе. Вечером в Шурин день рождения мы пили приготовленную из хлебных корок брагу. Алексей Георгиевич захмелел, поднимая очередной раз стакан и держа его над головой, он повторял:

— Чтобы вы никогда не увидели, что мне пришлось видеть, не дай бог никому… Он не договаривал, ерошил свои темно-русые волосы и выпивал свой стакан до дна.

* * *

В нашем городе Вильянди стоял военный гарнизон, на центральной улице у них был дом офицеров, в котором по воскресеньям и в праздники устраивали концерты и танцы, а иногда солдаты со своей музыкой приходили на наши школьные вечера. Они взяли шефство над нашей школой. Некоторые из солдат начали ходить к нам в вечернюю школу. А в ноябрьские праздники девочка из Шуриного класса передала нам от кого-то пригласительные билеты в дом офицеров. Там оказались и две наши учительницы — по биологии и по физике. В начале, как обычно, офицер произнес речь, потом был концерт, а танцы начались после перерыва. Перед танцами духовой оркестр играл марш артиллеристов из кинофильма «В шесть часов вечера после войны».

Оркестр заиграл вальс «В лесу прифронтовом», к нам подошли офицеры в до блеска начищенных сапогах, с ремнями через плечо и пригласили танцевать. На мне было голубое платье, которое переделала мне тетя, жена дяди Тойво, а Шура дала мне на этот вечер свои чешские темно-синие туфли на высоком каблуке, мне казалось, что я выгляжу взрослой, стало приятно и весело, хотелось быстрее и быстрее кружиться.

На следующий день на перемене ко мне подошла Галя Ражина, оглянувшись вокруг, она шепотом спросила:

— Ты была вчера на танцах в доме офицеров, там действительно все взорвалось?