Из дома

— Батюшки, скоро снег выпадет, а у меня еще вся картошка в земле.

Я стала ее утешать, что это только иней, он бывает и летом и что для картошки не страшно, если даже чуть снег выпадет, он еще несколько раз растает и что даже в октябре еще не поздно картошку убрать. А она начала говорить, что у нее и кроме картошки дел невпроворот и что надо будет ребят с неделю дома подержать, может, тогда справимся, — говорила она как бы больше сама с собой.

А Нина стала возражать, говорила, что ее только что выбрали комсоргом, и что вообще она частным хозяйством не будет заниматься. Валентина Ивановна крикнула:

— Ну и хлеба с моего поля не ешь, если так!

Всю дорогу, пока мы шли на поле, Нина препиралась со своей мамой. Вечером, когда мы кончили работу, Нина вместе с нами начала собираться в город, а брат ее Вовка остался с мамой убирать картошку и вспахивать озимь, хотя ему было всего тринадцать лет. Он, как и его мама, умел делать всю крестьянскую работу.

За работу каждый из нас получил по полкаравая хлеба, по пол-литровой бутылке молока и по два ведра картошки. Хлеб и молоко мы взяли сразу с собой, а картошку Нинина мама обещала привезти на лошади.

До города было километров около десяти, шли босиком по нагретому дневным солнцем асфальту. Быстро стемнело, вдали замигали огоньки хуторов, мы шли и пели: «Мой костер в тумане светит».

Обычно двери нашего домика были настежь распахнуты, и никто не знал, где находятся ключи. Но в тот воскресный вечер, когда мы вернулись с картошки, явно что-то произошло: во-первых, дверь была заперта, и никого нигде не было видно. Мы постучались, никто не подошел открыть дверь. Мы подошли к окну, первоклассница Валя Перепелкина выглянула в окно и скрылась, затем на своих костылях приковыляла Лида Виркки, в руке у нее был ключ, и она направилась к двери.

Как только мы заперли дверь — все заговорили разом. Оказалось, что верхняя шпана устроила ночью драку. Им внизу казалось, что они кого-то убили и теперь куда-то все исчезли. Им даже казалось, что там, наверху, лежит убитый. Только они успели это рассказать, как кто-то забарабанил в наружную дверь, послышались голоса наших соседей. Лида приказала закрыть дверь — пусть ночуют, где хотят.

У нас топилась плита, на которой стоял большой котел с кипящей водой. Лида подошла к окну и крикнула:

— Убирайтесь к черту, кипятком ошпарим!

— Цы-ы-ыпочки, за…, придушим…

Они прыгали, гоготали… У нас раскраснелись лица, Шура крикнула маленьким девочкам:

— Вылезайте из окон спальни на улицу! Зовите милицию!

Лида махнула рукой в сторону котла:

— Давайте его сюда, клопов шпарить будем!

Мы не двигались. Лицо ее покрылось пятнами. Она крикнула:

— Мирья, поставь котел сюда на табурет!

Она сидела на другом табурете, культя ее ноги торчала из-под платья.

Я поставила котел с кипятком рядом с ней. Парни полезли, Лида открыла окно и начала плескать кипяток. За окном раздались визгливые ругательства, в кухню полетели палки, камни и битые стекла. Но у них там что-то произошло, они вдруг все исчезли.

На ночь мы втащили наши кровати в столовую, чтобы быть всем вместе, а двери в спальню забаррикадировали дровами и кроватями. Легли спать раньше обычного и проспали спокойно — шпана исчезла.

Вечером в понедельник к нам пришли два взрослых парня, одного из них я видела в нашей вечерней школе, его звали Левка. Он был высокий с вьющимися черными волосами, а второй, наоборот, был маленький, со свисающими на лоб белыми слипшимися прядями. Левка сказал, что они работают в милиции и что нашу шайку они вчера переловили, а мы наперебой им рассказывали, как мы эту шпану поливали кипятком, но Левка сделал серьезное лицо и предупредил нас, чтобы впредь никогда не делали таких глупостей, а в случае чего шли бы прямо в милицию. Они долго просидели у нас, оказалось, что и второго наши девчонки знали, звали его Вася Степанов, и у него была гармошка. Ирка Савчинская попросила научить ее играть.

В ту осень мы часто танцевали под Васькину гармошку, у Ирки с ним получился роман, но на гармошке она играть не научилась.