Из генерального сочинения

-- Обождет, -- отвечал товарищ Оковаленков, -- элемент весьма контрреволюционный! Пускай поступит на службу Советской власти -- смоет свой позор трудовым подвигом.

Обрадовалась Анфиса, а потом и Прокоп. Должность нашли сразу: в канцелярии чрезуфинтройки.

Прослужил иерей Прокопий месяца два-три: делов никаких нету, скука, дожди пошли на улице.

-- Хоть бы живность какую увидеть, поговорить бы с кем, -- думал Прокоп, -- люди кругом все охальники...

Приучился Прокоп курить: чадит весь день. Сидел иерей на входящих и исходящих. Придет бумажка, полная тьмы и скудных слов. Долго мыслит над ней Прокопий, потом запишет и опять задумается.

И было три праздника подряд. Анфиса опять начала грызть попа. Тогда он придумал в единочасье: поймал у себя двух вошек и посадил их в пустую спичечную коробку:

-- Живите себе на покое и впотьмах.

На другой день взял зверьков на службу. Раскрыл входящий и пустил их на белый лист пастись.

Сам пописывает, а глазами следит, как вошки бродят в поисках продовольствия, но тщетно.

Жить стало способней, и радостно одолевалось время бытия иерея.

Но судьба стремительна, и еще неодолимы для человека тяжкие стопы ее!

Через полгода скончался иерей Прокопий Жабрин, журналист чрезуфинтройки. Страшна и таинственна была смерть его: от частого курения образовался в горле иерея слой сажи.

И надо же было привезти одному старому знакомому Прокопия, мужичку из дальней деревни, корчажку самогонки, весьма крепкой. Давно не выпивал Прокопий: взял и дернул. Самогон вдруг вспыхнул в нелуженом горле -- и загорелась сажа от махорки.

Для иерея наступил час светопреставления, и он скончался, занявшись огнем внутри.

Не от лютых скорбей, не плавающим и путешествующим и не от прочего, а от деревенского жидкого топлива погиб Прокопий Жабрин.

____________________

Когда донесли об этом его высшему начальству -- товарищу Оковаленкову -- тот остановился подписывать бумаги и сказал в размышлении:

-- Жалостно как-то, черт его дери! Евтюшкин, выпиши его бабе пуд проса!

Луговые мастера

Небольшая у нас река, а для лугов ядовитая. И название у ней малое -Лесная Скважинка. Скважинкой она прозвана за то, что омута в ней большие: старики сказывали, что меряли рыбаки глубину деревом -- так дерево ушло под воду, а дна не коснулось, а в дереве том высота большая была -- саженей пять.

Народ у нас до сей поры рослый. Лугов -- обилие, скота бывало много и харчи мясные -- каждое воскресенье.

Только теперь пошло иное. На лугах сладкие травы пропадать начали, а полезла разная непитательная кислота, которая впору одним волам.

Лесная Скважинка каждую весну долго воду на пойме держит -- в иной год только к июню обсыхают луга. Да и в себя речка наша воду начала плохо принимать: хода у ней засорены. Пройдет ливень -- и долго мокреют луга, а бывало -- враз обсохнут. А где впадины на лугах -- там теперь вечные болота стоят. От них зараза и растет по всей долине, и вся трава перерождается.

Село наше по-казенному называется Красное Гвардейское, а по-старинному Гожево.

* * *

Жил у нас один мужик в прозвище Жмых, а по документу Отжошкин.

В старые годы он сильно запивал.

Бывало -- купит четверть казенной, наденет полушубок, тулуп, шапку, валенки и идет в сарай. А время стоит летнее.

-- Куда ты, Жмых? -- спросит сосед.

-- На Москву подаюсь, -- скажет Жмых в полном разуме.

В сарае он залезал в телегу, выпивал стакан водки и тогда думал, что поехал на Москву. Что он едет, а не сидит в сарае на телеге -- Жмых думал твердо. И даже разговаривал с встречными мужиками:

-- Ну што, Степан? Живешь еще? Жена, сваха моя, цела?

А тот, встречный Степан, будто бы отвечает Жмыху:

-- Цела, Жмых! Двойню родила! Отбою нету от ребят!

-- Ну ничего, Степан, рожай, старайся, воздуху на всех хватит, -отвечал Жмых и как бы ехал дальше.

Повстречав еще кой-кого, Жмых выпивал снова стакан, а потом засыпал. Просыпался он недалеко от Москвы.

Тут он встречал, будто бы, старинного знакомого, к тому же еврея:

-- Ну как, Яков Якович! Все тряпки скупаешь, дерьмом кормишься?

-- По малости, господин* Жмых, по малости! Что-то давно не видно вас, соскучились!

* Тогда еще господа были: дело довоенное. -- (Прим, автора).>

-- Ага, ты соскучился! Ну, давай выпьем!

И так, Жмых, -- встречая, беседуя и выпивая, -- доезжал до Москвы, не выходя из сарая. Из Москвы он сейчас же возвращался обратно -- дела ему там не было -- и снова дорогу ему переступали всякие знакомые, которых он угощал.

Когда в четверти оставалось на донышке Жмых допивал молча один и говорил:

-- Приехали! Слава тебе, господи, уцелел! Мавра, -- кричал он жене, -встречай гостя, -- и вылезал из телеги, в которой сидел уже четвертый день. После этого Жмых не пил с полгода, потом снова ехал в Москву.

Вот какой у нас Жмых: мужик, что надо, но мощного разума человек!

* * *

Позже, в революцию, он совсем остепенился:

-- Сурьезное, -- говорит, -- время настало! Ходил на фронте красноармейцем, Ленина видал и всякие другие чудеса, только не все подробно рассказывал:

-- Не твое дело, -- говорит.

Воротился Жмых чинным мужиком.

-- Будя, -- говорит. -- Пора деревню истребить!