Из грязи и золота (СИ)

Но сейчас не было тех эйфоринов, только дурной синтетический морфий и боль, которая торопилась выбраться из его тела, прогрызая путь наружу. Торопилась, но никак не могла. Видимо, Клавдий держал ее крепко.

И слушать прибой было нельзя. Потому что последнее утешение, которое у него осталось, нужно было принести в жертву.

— Аве… аве, Арто.

Это были такие тихие слова, что он их почти промолчал. Но она услышала.

— Тебе нельзя говорить. Орра запретила. — Арто говорила через наушник, а не динамик и пропускала голос через специальный модулятор — такие использовали для тяжелобольных, буйных заключенных и совсем маленьких детей. Модулятор укутывал голос в велюр, заглушая и рассеивая его.

— Мне нужно…

— Я вывела консоль под твою левую руку. Ты можешь отдавать команды и печатать вслепую, — Арто невесело усмехнулась. — Никуда не торопись. Тамара в порядке, она… в соседней комнате. Скоро Гершелл отвезет ее в город.

— Нельзя…

— Так нужно, Клавдий. Плохо что ты проснулся до того, как Орра привезет твои лекарства.

— Кто это… кто…

— Орра Уледдлала — женщина, которая тебя лечит. Она до сих пор жива, и я этому почти рада. Не говори больше. И не открывай глаза.

Голос Арто не мешал тишине погружаться в прибой. Странно. Клавдию редко нравились человеческие голоса.

«Тамаре нельзя в город».

Он набирал это сообщение целую вечность. Это были очень важные слова, нужно было собраться с мыслями, все устроить и кого-то спасти — Тамару, конечно, еще, видимо, себя — но Клавдий набирал их так, чтобы не спугнуть ни одной мысли. Мысли замирали под прицелом морфия, каменели, но в любой момент могли ожить и разлететься.

Мысли — как каменные птицы. Забавно. Вот, кажется, они и разлетаются.

— Вам обоим нельзя здесь оставаться, — равнодушно сказала Арто. — Поль опасен.

«Поэтому ты нас сюда привела?»

— Я не приводила Тамару. А ты сам искал Поля, я лишь помогла тебе его найти. Поль жалеет, что так получилось. Он говорил, что ты сделал какое-то великое дело, и что для него было счастьем работать с таким человеком, как ты. Он даже хотел тебя быстро убить, — Арто тяжело вздохнула, — расстроился, когда я не дала. Поль считает, что хотел сделать доброе дело.

«Тамару нельзя надолго оставлять одну».

— Твоя дочь вчера вспоминала, как ела живых рыбок. — Клавдий слышал в этих словах улыбку. — А потом сказала, что кругом поганые ублюдки, которые не хотят тебя лечить, и просила меня все сжечь, чтобы все сдохли.

Клавдий знал, что должен чувствовать тревогу. На случай, когда твоя пятнадцатилетняя дочь просит сжечь всех заживо, был разработан четкий алгоритм действий. Там, в Среднем Валлейне, где Клавдий должен был носить себя, как мундир, полагалось поступать так, а не иначе. Но здесь был только прибой, голос призрака, запертого в сети, а из открытого окна пахло синей ночной прохладой и остывающим песком. Поэтому Клавдий нашел силы улыбнуться.

«Ей было три года. Мы нашли на берегу большую друзу дрейссены. Это моллюски. Я рассказал, что это такие живые зверушки, просто они все время сидят в домике и никуда не хотят выходить. И зачем-то сказал, что морских моллюсков едят сырыми, прямо из раковины. А потом мы остановились купить у рыбака змею на ужин. Я обернулся и обнаружил, что Тамара ест каких-то мальков. Сидит у тента, там рыба дохлая пополам с живой, ил, вода, чешуя. А она ловит этих несчастных рыбок. И ест».

Клавдий не пустил в сознание мысль о том, зачем рассказывает об этом Арто. Он печатал это воспоминание долго, очень долго, и каждую секунду мог задаться вопросом, стоило ли оно того. Промахивался слабеющими пальцами мимо клавиш, листал подсказки, которые пытались угадать дрейссену в «тдрйене» и моллюска в «мллуске». Печатал, и далекий день, полный умирающей на закате жары, врезался в каждое угаданное слово.

Клавдий недавно думал, что не может найти правильных воспоминаний, милых историй и светлых глупостей, которыми принято оправдывать любовь к своим родным. Что он любит Тамару едва ли не потому что так положено, и сам не очень понимает, что это за любовь и что это за человек, которого он называет своей дочерью.

Там, рядом с пустеющей под орхидеями могилой Эммы это было правдой. Здесь, в синем ночном шорохе и одурманенной морфием боли, он мог вспоминать, что любит Тамару не потому что этот пункт содержался в предписаниях Дафны. Что глупости бывают разными, и бывает небо на закате, холодное змеиное мясо в холщовой сумке и ребенок, который ест живых рыбок и улыбается тебе, потому что очень тебя любит и рыбки попались вкусные.

«Ей нельзя в город. Скажи Полю, я отдам ему ключ, и мы уедем. Нельзя отпускать ее одну».

— Я скажу, — по-прежнему равнодушно пообещала Арто. — И вы уедете вдвоем.

Клавдий знал, что она врет. Она только что говорила, что отправит Тамару с Гершеллом. И это тоже было плохо, и ключ еще был не готов, а еще были какие-то важные мысли, которые нужно было поймать, удержать и превратить в вопросы, и на эти вопросы должны найтись честные ответы, но все это вдруг стало невозможным.