Из грязи и золота (СИ)

— Берхард Колдер, — приветливо сообщила ему медицинская программа, визуализированная в девушку в почти не вульгарном белом халатике. — В состоянии временной стабилизирующей комы. Вы можете дождаться выведения пациента из комы — это произойдет через три дня. Вы можете на него посмотреть — характер повреждений признан эстетически безопасным. Вы можете записать для него платное послание или выразить эмоции платными очками симпатий — все деньги будут направлены на…

От очков, плохо поставленных эфиров, а может и от духоты в экспрессе, снова заболела голова.

— Тишина, — поморщился Рихард. — Тишина лечит, милочка.

Характер повреждений и правда был эстетически безопасным — Берхард Колдер отделался переломами. Или ему успели восстановить лицо. Но в синем свете защитного купола старик на слишком широкой ортопедической кровати казался мертвым. Рихард рассматривал его молча. Тяжелые веки и почти неразличимая линия рта были пришиты к лицу глубокими морщинами. На руках пульсировали ничем не прикрытые рукава портативных капельниц. Рихард смотрел и думал, почему прошлое иногда дотягивается так странно. Почему дробится на тысячи отражений, одно другого уродливее, чтобы одно из них обязательно настигло в неподходящий момент.

А за ним настигли и остальные. И в синем свете конвентов и при живом солнце нет покоя.

— Открыть сопровождающий материал в текстовом формате, — хрипло сказал он.

— Давай лучше я тебе покажу, — равнодушно предложила Марш. — Смотри туда.

Она указывала в темноту у купола. Рихард смотрел, как открывается второе окно, и думал, что ошибался, когда решил, что хуже голубей Марш ему уже ничего не покажет.

Конвент был оформлен бежевым и золотым, с редкими черными акцентами. В глубоком кресле с вычурной спинкой и слишком высокими подлокотниками сидела тощая, заморенная женщина в черном платье. Половину ее лица укрывала противоожоговая повязка. Рихард равнодушно смотрел, как из-под повязки вытекает синий охлаждающий гель. Судя по всему, это была живая съемка, а не запись с дублирующим аватаром. Аватару не удалось бы передать столько злости и вместить в единственный видимый глаз столько чувств — от ненависти до отчаяния.

— Вы нихрена не понимаете! — хрипела она невидимому ведущему. — Что значит «этически спорная ситуация»?! Да я бы сдохла в вашем …дском центре, если бы он давал мне все лекарства, которые вы мне навыписывали! Не смей меня запикивать…зда! Господин Колдер больше людей в итоге спас, чем все ваши …ыные врачи! Может, потому что он добрый человек, а может еще потому что ему уже на себя насрать — а, надо же, всем внезапно стало интересно, чем он болен, вот очнется — сами у него спросите. А раньше никому дела не было… Затолкай свое «соболезную» обратно себе в пасть!

Экран погас.

— У Колдера сломаны ребра, челюсть, правая рука и обе ноги, — буднично доложила Марш. — Эта женщина, Хельга Соркин — его пациентка. У нее, кстати, ни одного штрафа за агрессию или какое-нибудь асоциальное поведение. Потеряла мужа — он пытался накрутить себе рейтинг. Купил у мошенников несколько тысяч пустых баллов, прожил с ними полчаса, а потом Дафна его обнулила. Колдер сказал, что ей не нужно пить таблетки. Колдер сказал, что ей все равно придется переживать потерю, и что он поможет это сделать. И он смог вывести ее из центра, потому что она тоже не заснула сразу после укола, но сам остался под завалами. Правда недалеко от выхода, поэтому его успели вытащить. А еще он тяжело болен.

Рихард молчал. Марш говорила равнодушно, а в глазах у нее горело торжество, и Рихард слушал, слушал что она говорит — другие слова, не те, что она произносила.

«Смотри, — говорила она, — смотри, здесь тоже есть такие люди, как Леопольд. Здесь они тоже беспомощны и больны. Здесь тоже есть люди, которым не могут помочь, здесь за сострадание ломают ребра и выставляют в общественный конвент. Ты рад своему новому миру, Гершелл?»

— В капельнице… синтетический морфин, а в другой — легальные эйфорины… потому что ему больно и он боится смерти… — пробормотала Марш, и ее голос потрескивал рассыпающимся равнодушием. — Бесси тогда, в последний день, говорила слово «реприманд». Случайность и выговор. Неожиданность и штраф… Вот ведь неожиданность, Гершелл…

— Мне не нравится эта история, — сказал Рихард. — Посмотри на статистику посещений, — он кивнул на неприметное табло, выведенное на изолирующий купол. — Его всем показывают. О нем говорят в крупных конвентах. Это очень удобно — персонаж-герой с понятными слабостями и личной драмой. Можно обсуждать Берхарда Колдера и не спрашивать, кому и зачем выгодно было взрывать центр.

«Смотри, — говорил он, — смотри, они же обманывают тебя. Ты ведь любила настоящие вещи и настоящие поступки. Неужели не видишь — это не Леопольд. Не настоящая история, не верь ей. Я знаю толк в ненастоящих историях, Марш. Этой не нужно верить».

Марш стояла, склонив голову к плечу. Рихард не заметил, когда на ее плечах появилась куртка с черным мехом. Не заметил, когда с ее лица смыло все новые выражения, и на коже расползлись знакомые упрямые и угрюмые морщинки.