Из грязи и золота (СИ)

Клавдий стоял рядом и терпеливо ждал, когда она пойдет дальше. Она рассчитала, что он скорее всего выберет парадный аватар — тот, с птичьей головой, самый сложный и помпезный из всей сложной и помпезной коллекции его аватаров. Но перед ней стоял неожиданно невзрачный человек — Арто не узнала его лица, не нашла соответствий в сети. Скорее всего Клавдий его сам придумал, собрал из чужих лиц и своих страхов. Человек был невысоким, щуплым, с тонкими светлыми волосами, мягко касающимися воротника черного шелкового халата.

— Чье это лицо? — Для этой реплики она выбрала улыбку.

— Человека, который выполнил ретушь, которую я хочу показать. — А голос Клавдий не поменял.

Арто зафиксировала, что он надел очки так, чтобы использовать весь спектр их возможностей, даже вставил в рот проводники, но не изменил аватару голос, даже через простой модулятор не пропустил.

Клавдий становился небрежным и непоследовательным. Это проблема.

— В каком зале работы этого человека? — спросила она. Имени Клавдий не сказал, а анализировать почти три сотни блоков с различным контентом ей не хотелось.

— В двести третьем, — усмехнулся он. А потом пошел.

Арто несколько секунд стояла, глядя ему в спину. Она знала, что в этот момент ее глаза медленно синеют, наполняясь пустотой стартового окна любой программы без визуальных модуляций, но внешность внезапно уползла в приоритетах за сотую строчку.

Клавдий собирался гулять по галерее? В реальном времени?

Арто опомнилась, даже изобразила сомнение. Походка у аватара Клавдия была тяжелой, будто он с трудом тащил это тщедушное тельце, завернутое в шелковый халат. Даже о походке позаботился, а голос оставил. Это замечание зафиксировалось в ее памяти и растаяло. Нужно было решать, идти ли с Клавдием, или уговорить его просто перейти в нужный зал.

Правильно было отговорить. Не нужно отвлекаться.

Арто поступила неправильно. Она просто пошла рядом, подстроившись под его шаг.

— Ты была в музеях в Младшем Эддаберге?

— Не помню, — призналась она. — Кажется, была. Я помню какой-то дом… старый дом, где-то под открытым небом, там были пустые комнаты с осыпавшейся штукатуркой, а под штукатуркой какие-то ржавые камни. Там была лепнина и… и витражи на окнах. Несколько целых витражей, цветные стекла, которые делали цветной свет…

Марш бы сейчас грустила. Если бы вообще решилась рассказывать Клавдию о витражах и штукатурке.

Решилась бы?

Арто не знала.

— Это не музей, — поморщился Клавдий, и Арто тут же рассчитала, что Марш после этого отключилась бы от конвента и долго ругала бы себя за приступы сентиментальности. Но Арто продолжала идти.

По широким коридорам, чьи потолки утопали в тумане, а пол разливался жидким золотом. По узким лестницам, освещенным язычками огня, лишенными свечей. По узкому балкону, охватывающему круглый фасад — перила блестели чернильной синевой, а вокруг разливался белый туман. Арто даже задержалась, чтобы рассмотреть неясную фигуру — в молочной непроницаемости тумана плыло что-то огромное, серое и золотоглазое.

— Это черепаха, — тихо сказал Клавдий. Положил на перила кончики пальцев и стал смотреть вместе с ней.

Как будто ему некуда стало торопиться.

И Арто смотрела. Смотрела, как черепаха взмахивает ластами-крыльями, чтобы приблизиться к балкону. У черепахи ртутно-переливчатый панцирь и молочно-белые ласты и голова. А глаза золотые и мертвые, совсем не такие, как у огонька-саламандры, которую когда-то нарисовала на себе Марш.

Черепаха зависла у балкона. Положила на перила белый клюв. Арто видела в ее глазах свое отражение, но почему-то перевернутое.

Клавдий неожиданно коснулся ее запястья и протянул ее руку к клюву черепахи. Марш никогда не прикасалась ни к живой черепахе, ни к подобной инсталляции. Арто не чувствовала ничего, только рассчитывала причины этого жеста. В приоритете выходило слово «одиночество».

Она вдруг вспомнила о белой фарфоровой черепахе Марш. Такой же белой, как эта, только без ласт и головы. Теперь Арто сказала бы, что почувствовала, если бы ее спросили — у черепахи гладкая и холодная фарфоровая голова. А у аватара Клавдия была едва теплая рука. Такая вот тактильная модификация, которую Арто тоже не могла почувствовать, но точно о ней знала.

Три ненастоящих прикосновения, три ненастоящих чувства — Марш ненастоящая, и Клавдий, и черепаха. Черепаха на самом деле не фарфоровая, у Клавдия на самом деле не такие руки, Арто ничего не чувствует и не нужны ей ни руки, ни черепаха. Только одиночество настоящее.

Значит, Клавдий настолько одинок, что готов ходить в музеи с цифровыми призраками?

Черепаха уплывала вниз, в туман — такой же, как клубился под аэробусной станцией, где погибла Марш. Арто нашла новый образ — Марш и Бесси стоят во внешнем лифте, и Марш не разрешает Бесси коснуться голографического слона, чтобы не сбить транслятор. Образ нашелся, а что с ним делать Арто не знала.

Что люди делают с такими воспоминаниями?