Из индийской корзины

Отошедши от дел, сэр Альберт перебрался в Лондон и был избран вице-президентом Англо-еврейской ассоциации. Невесткой сэра Альберта, к слову, стала Алина Каролина из французских Ротшильдов, а его внук, сэр Филипп Альберт Густав Давид (1888–1939), прославился дипломатическими способностями, даром светского общения и вкладом в развитие военно-воздушных сил Великобритании. Двое из оставшихся в Бомбее деятельных членов разветвленного клана Сассунов впоследствии занимали пост мэра города. Из весьма многочисленных Сассунов, разными путями осевших в разных странах земного шара, было бы неудобным обойти молчанием Видала Сассуна (уж и не знаю, кем по родственной линии он приходится Давиду Сассуну), чье имя прочно закрепилось и на российских просторах как указание на геометрический стиль в укладке волос и название целой армии шампуней.

На тенистой еврейской аллейке возле Маттанчерийской синагоги возникли пожилые мужчины в закатанных брюках и женщины с седеющими пучками и стали величественными свидетелями ссоры. Над рассерженной матерью и ответствующим ей сыном распахнулись голубые ставни, и в окнах появились головы. Рядом, на кладбище, на могильных памятниках колыхались надписи на иврите, словно в сумерках полуспущенные флаги на мачтах. В вечернем воздухе — запах рыбы и специй.

Международная конференция завершилась, Идор отправился в Израиль, а я съехала из гостиницы с видом на синагогу и осталась в Пуне еще на месяц, чтобы заняться своими обычными, совсем нееврейскими делами. Что-то мне, впрочем, мешало сосредоточиться, я осознала это «что-то», села на авторикшу и поехала в Растапетх — типичный индийский квартал, густо застроенный небольшими домишками, — там, в Еврейском проулке, находилась действующая синагога бене-Израиль. Тоже из красного кирпича, огороженная крепкой стеной, она потрясла меня своей какой-то надменной чужеродностью. Я вошла во двор и увидела… Раису Самуиловну— такой, во всяком случае, осталась в моей памяти бабушка одной моей подруги — полной, белолицей, с тугими завитками черно-седых волос. Она оказалась женой смотрителя, и мы разговорились на чистом маратхи. «Раиса Самуиловна» пожаловалась на плохое самочувствие и рассказала, как дорого стоят различные медицинские анализы. Рядом с нами бегали ее внучки — белолицые девчушки невероятной красоты с огромными черными глазищами. Естественно, поговорили и о них. Я попросила разрешение осмотреть синагогу, она достала ключи и уже на ступеньках спросила, еврейка ли я. Услышав отрицательный ответ, «Раиса Самуиловна» резко спрятала ключи и сказала: «Уходи, нечего тебе здесь делать». Я попыталась объяснить, надеясь, что наш общий маратхи — панацея, но она недружелюбно повернулась ко мне спиной и, забрав девчушек, скрылась в дверях своего домика, расположенного тут же.

Сфотографировать синагогу было невозможно — плотная ограда и скученность внешних построек не позволяли отойти на нужное расстояние. Пока я пыталась как-то пристроиться с фотоаппаратом, во дворе появился мальчик лет 15–16. Десятиклассник Даниэль Гадкар (типичная маратхская фамилия) представился как «социальный работник», тесно связанный с повседневной деятельностью синагоги. Он учит иврит, который преподает Сэм Давид, профессор биологического факультета Пунского университета и глава попечительского совета синагоги. По окончании школы Даниэль уедет в Израиль, родители его останутся в Пуне. Во время нашего разговора с улицы зашел и сам смотритель, к нему приблизилась жена и быстро сообщила информацию обо мне. «Уходите, у нас сейчас будет намаз», — обратился он ко мне. «Да какой же намаз?» — изумленно переспросила я. «Так называется наша молитва, а ваши христианские словечки нам ни к чему, убирайтесь». Мне, конечно, стало обидно, и сначала я хотела дождаться Сэма Давида, к которому у меня были рекомендации от Идора, а потом передумала: объем моей собственной исследовательской работы и издательские обязательства по международному сборнику были столь велики, что в плотный график месяца еврейская тематика никак не встраивалась, и я ретировалась.