Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

3 января 1850 г. Плетнев пишет Жуковскому о всех этих передрягах, о Меншиковском и Бутурлинском комитетах. Он узнал, что Бутурлинский комитет подал царю на него донос, находя в его действиях и отчетах «смесь либеральных идей». В итоге последовало высочайшее повеление, чтобы в речах на торжественных актах было как можно меньше отвлеченности, чтобы прямо и положительно объяснялась необходимость и польза образования русского юношества на той тройственной его основе, которая неоднократно выражаема была в разных актах нашего правительства, именно на православие, самодержавие и народность (265). Повеление имело общий смысл, но в подтексте его ощущалось согласие царя с оценкой комитета по поводу выступления Плетнева.

История с Н. Г. Устряловым, консервативным историком, негласным цензором. Он в милости у Шихматова. Автор «Начертания русской истории…», пособия для средних учебных заведений. Архиблагонамеренный. Но комитет и им недоволен. Обращает внимание на то, что смерть царевича Дмитрия названа в учебнике странным, не вполне выясненным событием, что, говоря о письмах Екатерины II Вольтеру, автор упоминает об ее похвалах последнему. В результате царь не разрешил нового издания писем Екатерины. И она подверглась цензуре (266-7).

В дневнике Никитенко за 1850 г. сообщается о новых гонениях на философию (требование ограничить ее логикой). А в 1851 г. произошел скандал, вызванный публикацией лекции одного из одесских профессоров Ришельевского лицея о Шеллинге. Комитет обратил на нее внимание: уместно ли в лицее? Царь откликнулся: «Весьма справедливо; одна модная чепуха». Министру просвещения приказано доложить, «отчего подобный вздор преподается в лицее, когда и в университетах мы его уничтожаем». Когда комитет сообщил царю фамилию лектора (Михневич), тот прибавил к своей прежней резолюции: «тем более должно обратить на него внимание, что он по-видимому поляк». Получился конфуз: Михневич оказался не поляком, а сыном православного священника, окончил киевскую духовную академию, был человеком, преданным престолу, крайне благонамеренным. Его речь содержала критику Шеллинга с точки зрения учения православной веры (272-3, 334).

В дневнике Никитенко приводится множество таких фактов: постановление о том, что можно увольнять чиновников за неблагонадежность, даже тогда, когда ее нельзя доказать; приказание в гимназиях «учить фронту»; подчинение, по представлению комитета, неофициальной части «Губернских ведомостей» общей цензуре; учреждение нового цензурного комитета для рассмотрения учебных книг и пособий и др. (267,269, 338-9). Никитенко пишет, что ныне в России существует 12 разных цензур: «Если считать всех лиц, заведующих цензурою, их окажется больше, чем книг, печатаемых в течение года» (269). Но многим и этого казалось мало: сообщали о поблажках писателям, требовали усиления цензурного контроля. Проект председателя военно-цензурного комитета, барона А. С. Медема: крайне подробные инструкции редакторам и цензорам; последним предлагалось поручить не только выбрасывать «неудобные“ выражения и мысли, но и заменять их своими, “согласными с видами правительства» (269). Министр иностранных дел, с похвалой отзываясь о проекте, выражал сомнение в его осуществимости (269). Никитенко: писал по этому поводу: «Общество быстро погружается в варварство: спасай, кто может, свою душу!» (335-56).

Даже Корфа допекло. Он писал брату, что всё, делаемое в негласном комитете, вызывает у него омерзение; «он давно бы бежал оттуда, если б не надежда иногда что-нибудь устраивать в пользу преследуемых» (271). Не верится в искренность этих слов, но появление их знаменательно.

Весьма любопытен и отзыв Дубельта об издаваемых сочинениях Жуковского О том, что «само имя автора свидетельствует об их благонадежности. Тем не менее его сочинения духовно слишком жизненны, а политически слишком развернуты и свежи, чтобы можно их представить без опасения к чтению юной публике». О частом употреблении в них слов свобода, равенство, реформа, многократном обращении к понятиям: движение века вперед, вечные начала, единство народов, собственность есть кража и подобное «останавливают внимание читателей и возбуждают деятельность рассудка, вызывают размышления, иногда неверные. Лучше не касаться струн, сотрясение которых принесло столько разрушительных переворотов в современном мире. Самое верное средство предостережения от зла — удалить само понятие о нем».