Из какого копытца напиться

— Соль привезли вчера, а убрать на склад некому было, так эти всю ночь подсаливались, — сказал пастух. — Рано вы встали, шестой час только. — И грубо крикнул козлу: — Борька, вылезай. Ну! Бока прутом обломаю.

Козел часто затряс головой, мекнул и опять стал пить.

— С ним-то ничего не будет, — объяснял пастух, размахивая прутом перед овцами, — а эти нежные, сразу перхать начнут. За поселком в ручейке напою. А вы у Татьяны…

Но мама прервала его:

— Скажите: лошадей нашли ночью?

— Нет. Председателю большие неприятности будут. Эти лошади очень дорогие. Сегодня на стрижку из поселка не поедут. Всем искать надо. Я вот овец до стрижного пункта доведу и пойду искать тоже.

Мама мрачнела все больше и больше.

Козел вышел из воды, потряс боками, как цыганка плечами в танце, и пошел в поселок. Овцы побежали за ним.

— Борька, — крикнул пастух, — стой, окаянный! Помогите мне их из поселка выгнать, — попросил он нас. — Опять его к соли потянуло. Там по дороге они хорошо пойдут: с одной стороны обрыв, с другой гора вдоль дороги.

Мы с мамой бегом обогнали овец. Мама шлепнула козла по спине, он даже от возмущения подпрыгнул, но тут же, развернувшись, нагнул голову и выставил вперед рога.

Наверное, козел бы боднул маму, но подбежал пастух и хлестнул его хворостиной.

— Дождался, окаянный. Обещал ведь тебе. Беги, беги вперед, нечего на меня свои бельма пялить? Я счетоводом работаю, — охотно говорил с мамой пастух, — летом у нас все скотоводы по совместительству. Меня Темекей зовут, по-русски Тимофей, значит.

— А отчество? — спросила мама.

— Иванович. Отца Бануш зовут. Ванюша по-русски…

Мы познакомились и, разговаривая, шли за стадом. Козел важно шел впереди с высоко поднятой головой, а овцы послушно бежали за ним. «Правильно бабка в Усть-Коксе сказала: куда козел, туда за ним и овцы», — вспомнила я.

Тимофей Иванович забежал вперед, сдвинул в сторону жерди, те самые, из-за которых у нас столько неприятностей, подождал, пока выйдут все овцы, и сказал:

— Спасибо, приходите в гости, я живу в том конце поселка.

— Скажите, — спросила я, — что нам будет? Это мы лошадей выпустили.

Тимофей Иванович посмотрел на нас так сочувственно, с таким участием, что мама взялась за рукав его пиджака и попросила:

— Научите нас: где их искать? Ну где они могут быть?

Овцы уходили от дороги. Мы с мамой, не дожидаясь ответа, перелезли через жерди и побежали выгонять овец из травы.

Мы шли за стадом по дороге. Тимофей Иванович ничего не говорил нам.

— Я так благодарна, что вы нас не прогоняете, — сказала мама.

— Вы же не нарочно, — удивился Тимофей Иванович, — мало ли в какую беду люди могут попасть. Вот не ели вы только. Но тамока дальше поселок будет. В столовую сходите. Я подожду вас.

Вдоль дороги со стороны обрыва — заросли черной смородины. Еще зеленые ягоды были крупными, и я украдкой от мамы ела их, но она смотрела только себе под ноги и ничего не замечала.

— Ты лучше землянику ешь, — посоветовал мне Тимофей Иванович.

Действительно, под смородиной в траве попадалось много созревших ягод. Я набрала в горсть и предложила маме.

— Это клубника. Дикая клубника. Не хочу, ешь сама, — сказала мама. — Мы назад пойдем, Тимофей Иванович. У нас там приятельница в поселке осталась.

— Еще хоть немножко пройдем, — попросила я маму. — Так хорошо идти.

Дорога стала широкой, превратилась как бы в площадку. От горы выступала песчаная ступенька, на ней рос кедр. Его ветви далеко раскинулись над дорогой.

— Это, наверное, тот кедр, про который Татьяна Фадеевна говорила, что деревню от голода спас, — вспомнила я.

Тимофей Иванович засмеялся:

— Ну, этот просто детка, по сравнению с тем кедром.

Недалеко от кедра росла оранжевая купава. Я уже знала, что здесь купаву называют «жарки» или «огоньки». Эта купава росла здесь одна. Стебелек длинный-длинный, а цветок раскрылся на ней пока один. Ярко-оранжевый с нежно-зеленым оттенком по краям лепестков. Сорвать такой цветок мне было жалко, почти так же жалко, как того коричневого жука, пойманного папой. Овцы пили из ручейка, отталкивали друг друга от воды. Мама и Тимофей Иванович стояли возле обрыва. Я подошла к ним. Далеко-далеко внизу шумела Катунь. Я отступила назад, и шум затих. Так я отступала и подходила несколько раз, но все равно не поняла секрет, почему так резко затихает звук.

— Мам, а этот обрыв выше двадцатиэтажного дома?

Мама промолчала, и я сама себе ответила: «Выше».

— А тридцатиэтажного?

— Помолчи, пожалуйста, — попросила мама.

Посреди Катуни выступали две заросшие лесом горы. Они делили реку на три части. Чуть дальше она опять соединялась, и даже сверху было видно, какое там быстрое течение. Ближе к берегу из воды торчали большие валуны. «С одноэтажный дом», — опять подумала я, не зная, с чем еще сравнить. А на берегу из зеленой травы виднелись очень красивые золотисто-рыжие валуны. Я стала их считать.

— Это они! Это они!

Я схватила маму за руку, вцепилась в пиджак Тимофея Ивановича, трясла их и только говорила:

— Это они!

Мама вытерла мне лицо платком и уговаривала:

— Не плачь. Ты ошиблась, лошадей нет. Тебе показалось, к сожалению, показалось.