Из хорошей семьи

Наверное, тут просто испорченный телефон. Какой-то уголовник рассказал своему лечащему врачу очередную байку, на которые рецидивисты вообще большие мастера, докторша половину забыла, а другую половину запомнила бог знает как, вот сын Горькова и получил информацию, скорее всего имеющую к реальности очень мало отношения.

В конце концов, если Горькова слегка помяли при задержании, ничего в этом нет удивительного. Он убивал детей, лишил жизни сына оперативника, коллеги. Уже за то Павел Горьков должен был сказать спасибо, что не грохнули при попытке к бегству.

Допустим, писатель действительно попросил уголовника убить себя, но разве это доказывает его невиновность? Скорее наоборот. Федор на его месте поступил бы так же. Человек с интеллектом выше табуретки понимает, что присудят высшую меру, других вариантов нет, но если умереть до суда, то официально ты преступником считаться не будешь и семья твоя хотя бы формально останется семьей честного человека. Можно ради этого пожертвовать парой месяцев жизни, чтобы не обрекать на позор и унижения близких и себя самого.

Якобы Костенко шантажировал Горькова сыновьями. Тоже чушь собачья.

Федор нахмурился, вспоминая обстоятельства дела. В принципе логично, когда обнаруживаешь трупы на дачном участке, подозревать всех членов семьи, а не только отца, но в случае с Горьковым старший сын давно служил в армии, а младший был слишком юн даже в момент обнаружения тел и тем более десять лет назад, когда было совершено первое преступление. Павел Николаевич не мог не знать, что у его детей безупречное алиби.

С другой стороны… Если ты матерый уголовник, то, будучи арестованным, попадаешь в привычную среду, в мир, законы которого тебе хорошо известны, ты знаешь, чего действительно надо бояться, а что – страшилки для лохов, которые смело можно пропустить мимо ушей. Ты умеешь вести себя в камере, знаешь тамошние ритуалы, матушка или баба несут тебе толково собранные передачи, а товарищи по несчастью разбирают твое дело как записные адвокаты. Ты будто на вахту заступил.

Совсем другое дело – законопослушный гражданин, особенно интеллигент. Для такого индивидуума попасть в СИЗО – все равно что на Луну. Или даже хуже, потому что про Луну он знает из уроков природоведения, а в изоляторе полностью неизведанная среда, в которой ты вдруг из свободного человека делаешься бесправным существом. Тут кто хочешь растеряется, даже если следователь строго соблюдает социалистическую законность.

Видимо, Горьков был деморализован настолько, что стоило Костенко произнести слово «сыновья», как он решил умереть, чтобы не тащить их в этот ад, в который попал сам.

Остается только один вопрос: почему смерть писателя оформили как от заболевания, а не как убийство? Этот уголовник был настолько ценный агент? Или так длинен оказался перечень его преступлений, что еще одно убийство было просто некуда вписать? Или он был настолько хорош в своем ремесле, что внешне все выглядело как естественная смерть?

Конечно, дежурной смене в СИЗО крепко досталось бы за убийство в камере, но, с другой стороны, лучше вытерпеть нагоняй, чем договариваться с врачом СИЗО, с судебным медиком, со следователем, а потом всю жизнь трястись, что обман откроется. Ведь кого убили-то? Не честного работягу, присевшего за кражу стройматериалов, а безумного маньяка. Никто бы сильно ругать и не стал, наоборот, в один голос вся страна сказала бы: «Спасибо, товарищи, что избавили мир от мерзкого гада».

Скорее всего, зэк сочинил эту душещипательную историю, а потом под влиянием болезни сам в нее и поверил.

Зейда говорит, что сын Горькова достойный человек, ну и что с того? Генетика не так прямолинейна и неотвратима, как думают обыватели. Сын за отца не отвечает и не является его копией. Пусть парень прочувствует этот сталинский постулат и успокоится.

Следователя Костенко трогать нельзя. Прекрасный, честный работник, сколько блестящих раскрытий за плечами, сколько выучено молодых кадров, не сосчитать. Сергей Васильевич никогда не интриговал, не рвался на руководящие посты, а просто трудился на совесть, являя собой пример безупречного работника. На него равнялась молодежь, к нему прислушивалось начальство, и до сих пор Костенко участвует в общественной жизни, работает со студентами, а ученики обращаются к нему за советом. Федор поймал себя на том, что думает так, будто составляет официальную характеристику, но, с другой стороны, какими словами можно лучше описать великолепного работника и настоящего коммуниста, который действительно думает об общем благе, а не о том, что все вокруг колхозное, все вокруг мое.

Хорошо, до одного сердечного приступа эти идиоты старика уже довели. Вроде обошлось, но что будет, если он узнает, что Федор санкционировал проверку его старого дела? И так много у прокурора Макарова грехов на совести, вешать на себя еще доведение до инфаркта совсем не хочется.