Из хорошей семьи

Яна вздохнула. И папа был прав, и Крутецкий тоже, когда предостерегали ее от неподходящих знакомств и неразумного поведения. Стоило ей прийти под окна гауптвахты, как он уже с ней запросто, на ты, как и с другими своими девками.

– Виктор Николаевич, простите, если своим вчерашним появлением под окнами вашей камеры я дала повод думать, что испытываю к вам личный интерес.

– А нет?

– К сожалению, нет. И помочь в работе тоже не могу по независящим от меня причинам.

В трубке вздохнули:

– Шо робити… А точно нет?

– Точно, Виктор Николаевич. Всего хорошего.

Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Шо робити, шо робити… Добиваться надо девушку, вот шо робити! Но зачем, если сейчас он просто пойдет по списку тех, кто поддерживал его в трудные времена заточения. Небось целая армия медсестер приветствует Витеньку восторженными криками.

Самое лучшее, что она может сделать, это немедленно забыть товарища Зейду, а когда высохнут колготки, надеть их и постучаться к Крутецкому, извиниться, сказать, что все осознала, и поблагодарить за наставления. А потом попросить, чтобы он передал ее глубочайшие извинения Сергею Васильевичу. В принципе колготки на батарее подогрелись, можно и мокрые натянуть, на ногах еще скорее высохнут.

Яна быстро оделась, убедилась в зеркале, что стерла всю тушь с лица, из остатков прически соорудила гладкую косу и уже потянулась к ручке двери, как вдруг подумала, а с чего это, собственно, Костенко так разволновался, когда она проявила интерес к тому старому делу?

⁂

Раньше, когда они с отцом возвращались домой продрогшие, мама сразу отправляла сыновей в кровать, растирала им пятки и сама надевала ненавистные кусачие носки с насыпанной в них сухой горчицей, приносила молоко, а отцу давала выпить большую рюмку водки с перцем и солью.

Не дай бог они простудятся и заболеют!

Вот и сегодня, когда Евгений пришел мокрый насквозь, мама заставила его кипятить молоко, надеть шерстяные носки и сидеть весь вечер под пледом, совсем забыв, что сын давным-давно пребывает не в молочном, а в водочном возрасте.

Рассказ Лиды ошеломил его так, что Евгений не понимал, как теперь думать и чувствовать. Должен ли он испытывать вину, что не верил в отца так, как верила мама? И за то, что папа пошел на смерть ради обоих сыновей, а он не уберег Веню, не обязан ли он корить себя до смерти?

Что делать с разъедающим душу стыдом, который мучил его все это время? Можно избавиться от него, потому что отец не виноват, или он должен стать еще сильнее в наказание ему за малодушие и неверие?

Может, в самом деле выпить?

Евгений вяло посмотрел в кухонном шкафчике – бутылка бальзама исчезла, и он не сразу вспомнил, что сам отдал ее Авдотье Васильевне.

Больше спиртного в доме не водилось, а, ей-богу, жаль. Самое время ступить на эту скользкую дорожку, хоть по Лиде будет чуть меньше тосковать.

Вспомнил, как обнимал ее сегодня, и сразу будто пузырь какой-то лопнул в голове, и Евгений понял, что его терзания ничего не значат.

Что было, того не изменишь никаким стыдом и покаянием, и единственное, что можно сделать, – это постараться восстановить доброе имя отца.

До разговора с Лидой Евгений сильно сомневался в виновности отца, но был твердо убежден, что следователь добросовестно пошел на поводу у доказательств, которые подкинул настоящий преступник. Ему в голову не могло прийти, что отца били сначала милиционеры, а потом в камере уголовники, причем настолько сильно, что папа понял – дети не выдержат. «Не верю я в стойкость юных, не бреющих бороды…»

Отец пошел на смерть, защищая своих сыновей, а сыновьям не позволили даже узнать об этом последнем его подвиге.

Евгений прислушался. В комнате телевизор рассказывал о новостях спорта, значит, время еще приличное для телефонного звонка. Притворив дверь к маме, он взял телефонный аппарат и отнес его в ванную.

Скорчившись на полу в узком пространстве между раковиной и дверью, он набрал номер. К счастью, подошел сам Вадим, и не пришлось объяснять Гале, что да почему.

Выслушав его сбивчивый рассказ, Вадим долго молчал в трубку.

– Ну не знаю, – протянул он наконец, – все-таки сам Костенко… Это тебе не баран чихал.

– Просто скажи, куда можно обратиться. К вам куда-то, или в прокуратуру, или сразу адвоката брать?

– Я поспрашиваю, конечно, но предупреждаю, что толку не будет. Костенко – это среди следаков считай Ленин.

– В смысле?

– Ты возьмешься бочку на Ильича катить? Вот… И они не будут. Любой другой бы был, так с удовольствием, но под Костенко никто копать не станет. Оставь ты эту затею, Женя.

– Ну как оставь-то?

– Так и оставь. Добьешься только, что тебя самого посадят, кто тогда за твоей мамой будет смотреть? На Гальку точно не рассчитывай.

– Ты просто узнай, пожалуйста. Теоретически.

Вадим вздохнул:

– Хорошо, Женя, но поверь, будет только хуже.

Жизнь катилась своим чередом, будто ничего не произошло. По-прежнему он сидел на кафедре изгоем, только пил чай в компании Тимченко, проверял рефераты, а вести занятия так ему и не давали.