Из хорошей семьи

– Лидия Александровна, я приношу вам свои глубочайшие извинения, что не сказал сразу, – быстро перебил он, – поцелуя нашего уже не отменить, но больше я не побеспокою вас, обещаю твердо.

Сказав это, Евгений встал и хотел выйти в прихожую, но Лидия резко дернула его за руку, заставив опуститься обратно.

– Сядьте! Что за манера додумывать за собеседником! Вы что, считаете, я совсем конченая дура?

– Нет.

– Просто у меня есть информация насчет вашего отца, которой я должна с вами поделиться. Вы знаете, что я фтизиатр, а основной наш контингент – это бывшие заключенные. К сожалению, места лишения свободы – настоящий рассадник палочки Коха. Скученность, плохие условия труда и быта, недостаточное питание – все это факторы, способствующие развитию туберкулеза и особенно его деструктивных форм. Такие пациенты лежат подолгу, с ними приходится много работать, так что хочешь не хочешь, а поневоле сблизишься.

Евгений не понимал, при чем тут папа, но не перебивал.

– Два года назад у меня лечился один матерый уголовник с крайне запущенным процессом. Он знал, что не выздоровеет и из больницы выпишется на кладбище, но вел себя весьма достойно, как-то мы хорошо нашли общий язык и во время пункций вели весьма откровенные разговоры. И вот однажды он признался мне, что жил дурно и причинил много горя людям, но один хороший поступок все же совершил. В следственном изоляторе его попросили, – Лидия поморщилась, – ну как попросили, потребовали, наверное… В общем, приказали избивать соседа по камере, чтобы тот признался. Вроде бы это у них там стандартная практика и называется «пресс-хата». Евгений Павлович, этим соседом был ваш отец.

– Почему вы знаете?

– Мой пациент ручался, что это был именно он, потому что писатель Горьков был одним из немногих, чье книжки он иногда читал.

Подойдя к окну, Лидия зачем-то раздвинула шторы и широко открыла форточку, впустив в комнату темный промозглый вечер. Евгений вдруг вспомнил, что сидит в мокрых носках, и убрал ноги подальше под диван, хотя это не имело теперь никакого значения.

– Вы, наверное, курите все-таки, – сказала Лидия.

– Спасибо, обойдусь. Итак, вы хотите сказать, что тот уголовник считал себя хорошим человеком, потому что старался выбить из моего отца признание?

Лидия поморщилась:

– Опять вы додумываете!

– Извините.

Евгений молча слушал ее рассказ о том, как уголовник начал бить его отца, а папа попросил, чтобы тот лишил его жизни по возможности быстро и безболезненно. Отец сказал, что не совершал преступлений, в которых его обвиняют, но понимает, что доказать это невозможно. Слишком убедительны улики против него. Отец не боялся побоев и даже под пытками не сознался бы в том, чего не совершал, но следователь пригрозил, что, если Павел Николаевич категорически отрицает свою вину, придется допросить с пристрастием детей Горькова, и кто-то из них обязательно расколется, не старший, так младший. Кто еще мог прятать тела в погребе? Только хозяин или его сыновья.

Евгений все-таки закурил, подойдя вплотную к форточке, но дым почему-то тянуло обратно в комнату вместе с унынием и сыростью, и, пару раз глубоко затянувшись, он затушил сигарету.

Как горько думать, что отец сам пригласил свою смерть, сочтя ее единственным выходом…

– И что ваш уголовник? – спросил он. – Не говорил, справился он с задачей?

– Сказал, что да.

– И на том спасибо.

Евгений смотрел в темное стекло и видел зыбкое отражение комнаты, теплый свет простой трехрожковой люстры и Лидию, растерянно стоящую возле двери. А того, что творится за окном, совсем нельзя было разглядеть.

Что ж, он получил доказательство, что отец не виноват, но он и без них должен был в это верить, и ненависть к самому себе, терзавшая его все эти годы, была напрасной.

Только это не меняет ничего. Сейчас он наденет мокрые ботинки и вернется в свою тень жизни.

– Спасибо, Лидия Александровна, – сказал он, не оборачиваясь, – а почему вы раньше не сказали мне об этом?

– Простите, но я как-то не ассоциировала вас с писателем Горьковым.

– Ясно. Могли бы и сами разыскать родственников, но вы, наверное, много таких исповедей каждый день слушаете. По всем не набегаешься.

– Простите.

– Простите вы. И прощайте.

Лидия молча смотрела, как он одевается. Евгений всунул ноги в ботинки, холодные, как лягушки, накинул куртку, взял шарф и повернулся к двери, решив застегнуться на лестнице. Он не разобрался сразу с замком, Лидия подошла, протянула руку и открыла дверь. Евгений шагнул за порог, и не оглядывался, и не знал, кто первый начал, но через секунду они уже целовались, и он вспомнил, что обниматься через порог – плохая примета, и шагнул обратно, и хотел захлопнуть дверь, но язычок замка клацнул по косяку и дверь со скрипом раскрылась.

Это отрезвило Евгения, он отступил, тяжело дыша.

– Никак нельзя, Лида. Прости.

И быстро сбежал по лестнице.

Только войдя в вестибюль метро, Евгений заметил, что куртка его расстегнута, а шапку и шарф он так и нес всю дорогу в руках.

⁂