Из хорошей семьи

– Он еще и издевается над нами! – Зуйкова оборотилась к коллегам, воздела руки горе, и тут же быстро повернулась к нему и заговорила мягко, почти интимно: – Молодой человек, ну неужели вы хотите, чтобы мы все взяли и прямым текстом высказали вам в лицо все как есть?

– Ах, так вы этого еще не сделали?

– Нет, мой дорогой! Я еще не сказала, что вы лжец и сын убийцы и таким, как вы, не место на нашей кафедре! У нас славная история с вековыми традициями, и мы не позволим вам ее поганить!

– Теперь все, Ольга Викентьевна?

– Если в вас осталось хоть немного совести, то вы обязаны уволиться как можно скорее!

– Видимо, не осталось, – вздохнул Евгений и ретировался за шкаф, где чайник уже громко и уютно шумел, пуская из носика пар.

Стараясь не слушать галдеж коллег о том, до какой степени он охамел и опустился, Евгений снял с полки кубическую железную коробочку с затейливым восточным узором, где хранил заварку, и обнаружил, что она пуста.

– Бойкот бойкотом, а чаек мой выдули, – заметил он в пространство, взглянул, как вода льется по оконному стеклу, растворяя серый тяжелый пейзаж, и поежился, представив, что придется все-таки выходить в столовую.

Тут за шкаф зашел старейший преподаватель кафедры Тимченко, маразматик и дикий зануда. Они с Евгением и до бойкота ненавидели друг друга. Тимченко возмущался, что Евгений не забирает у него последние пары, Евгений бесился, что Тимченко втюхал ему аспирантов и соискателей, а самое страшное, Евгений покушался на лекции, которые читал Тимченко, сам хотел их вести, считая, что сделает это ярче, интереснее и современнее. Тимченко прознал о его устремлениях и повел себя как примадонна, почуявшая опасную конкурентку в своей дублерше. Много нелестного узнал Евгений тогда о себе и о своем военном училище, а теперь вообще настал звездный час для старика.

– Женя, я с тобой попью чайку, ты не против? – сказал Тимченко, усаживаясь. – Хоть просторно посидим, а то тут вечно вьются у стола, как голуби над помойкой.

Евгений улыбнулся, растроганный.

Щелкнув замками модного дипломата, Тимченко достал оттуда початую пачку индийского чая, герметично завернутую в полиэтиленовый пакетик, будто на случай ядерной войны, и небольшой кулек с сушками.

– С собой носить надо, – произнес он наставительно, – тут оставлять – это все равно что на вокзале. Давай чашку, насыплю. Сахару только нет.

Разлив по чашкам кипяток, Евгений подождал несколько минут, пока осядут чаинки, и глотнул. Тимченко молча пододвинул ему блюдечко, на которое высыпал сушки.

Евгений улыбнулся. Говорить было нечего. Из-за шкафа доносились еще какие-то обрывки типа «неслыханно», «хамство», «вопиющая безответственность», «оголтелый эгоизм», но это было то же самое, что ливень за окном.

– Через годик, может, и отдам тебе пару своих лекций, вроде ты парень способный.

– Спасибо, но… – Евгений покосился в сторону шкафа.

– Не вздумай писать по собственному.

Евгений хотел сказать, что и не собирался, но тут в преподавательскую заглянула Таня и с такой ненавистью процедила: «Там спрашивают», – что хоть она и не назвала имени, сразу стало ясно, что спрашивают именно преподавателя Горькова.

Выйдя в коридор, Евгений увидел Ледогорову. Совершенно мокрая, в пальто, сильно забрызганном грязью с одного бока, она ежилась возле окна.

– Лида… Лидия Александровна! Вы ко мне?

Она кивнула.

– Господи, сейчас, сейчас, – заметался Евгений, отворяя все двери подряд, пока не сообразил завести Лидию в первую аудиторию, которая по совместительству являлась музеем кафедры, и поэтому использовалась главным образом в торжественных случаях, а в обычные дни пустовала, – вот, зайдите. Давайте пальто…

– Я на минуту, Евгений Павлович.

– Надо просушиться.

– Зачем, если сейчас снова выходить? Лучше побегу, пока вода на теле не остыла.

– Вы простудитесь.

– Ой! – Отмахнувшись от него, Ледогорова принялась перчаткой сбивать грязь с полы пальто. – Вот изгваздалась, это да.

– По вашей логике, зачем чистить, если сейчас снова выходить?

– И то верно. Ладно, к делу. Евгений Павлович, нам нужно серьезно поговорить.

– Я в вашем распоряжении.

Она покачала головой:

– Нет, Евгений Павлович, разговор будет тяжелый и серьезный, поэтому думаю, что лучше всего будет вам прийти ко мне.

– Лидия Александровна, я взрослый человек, а не истеричка, говорите здесь, только снимите, пожалуйста, мокрое пальто.

Ледогорова покачала головой:

– Хирургические вмешательства должны делаться в соответствующей обстановке.

«Какая-то дешевая таинственность, – подумалось Евгению, – неужели она хочет мне припомнить тот наш поцелуй?»

– Речь пойдет не о нашем с вами поцелуе, – сказала Ледогорова.

– А о чем тогда?

– Слушайте, Евгений Павлович! Я тащусь к вам в дождь, продрогла до костей, рискую умереть от воспаления легких, лишь бы только сообщить, что у меня для вас важные новости, так вы уж потрудитесь, загляните ко мне на десять минут после работы, чтобы их узнать.

– Но…

– Без но! Дом вы помните, квартира восемнадцать, сегодня вечером жду. До свидания.

Евгений посмотрел ей вслед. Лидия шла быстрой, легкой походкой, только намокший шарф висел уныло.