Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Да-да, я разделяю вашу тревогу, ротмистр! — в запальчивости перебил его Чернышёв, откупоривая бутылку и намеренно забывая, что Овчаров давно уж в отставке. — Вот как мы поступим. Я говорил о вас светлейшему, и он приказал привесть вашу милость к нему. Думаю, аудиенция состоится завтра. Государю я тоже доносил о вас и показал его величеству ваши произведения. Император остался доволен. После, — Чернышёв задумался на минуту, — надлежит узнать, где сейчас пребывает Ростопчин, и, ежели его сиятельство здесь, в Главной квартире, представить вашу особу графу… И вот, пожалуй, что ещё. Надобно составить на вас что-то вроде охранной грамоты, где будет ясно прописано, кто вы, по чьему приказу и чем занимаетесь у Наполеона. Это в случае чего объяснит вашу комиссию и оправдает вас.

— Сие было бы решительно к месту! — горячо поддержал Павел идею Чернышёва с охранительным листом.

— Однако ж вам надлежит спрятать оную бумагу куда подальше. Не приведи Господь, она попадётся на глаза французам.

— Я зашью её в своё платье, а затем, перед самой Москвой, передам в надёжные руки. — При воспоминании об Анне Павел смутился и покраснел.

— Надёжные руки или ручки?! Шерше ля фам! Не так ли, господин Овчаров! — заговорщически рассмеялся разгорячённый выпитым Чернышёв.

— Ваша правда, господин полковник. Вам, однако, не занимать проницательности, — пребывая в сокровенных мечтах, признался он.

— Тем и живём, сударь мой, тем и живём! — не смог отказать себе в похвале Чернышёв. При этом один его рыжий ус оттопырился, в глазах замелькали черти, и всё пылкое лицо его дышало довольством и развязностью.

— Стало быть, завтра мне предстоит увидеть светлейшего!? — перевёл разговор на деловой лад Павел. Говорить с Чернышёвым об Анне ему не хотелось, особенно, наблюдая перед собой его цветущую, не в меру заинтересованную донжуанистую физиономию.

— Вам представится счастливый случай познакомиться с фельдмаршалом. Надеюсь, он не оставит вас в своих милостях и окажет покровительство. А сейчас мы расстанемся. Я обещал проведать моего доброго приятеля Васильчикова, у него собирается компания на вист. Пара-другая партиек, знаете ли, не помешает. Вы же можете остаться у меня без всяких церемоний, мой денщик вам послужит. Кстати, он ночует в сарае во дворе. — Чернышёв вспомнил про приглашение князя и решил немедля отправиться к нему.

— С благодарностью воспользуюсь вашим гостеприимством, господин полковник! — не стал разводить антимонии Павел.

— Вот и сладили, ротмистр! — откланялся Чернышёв и, отдав приказания слуге, отбыл на поруки веселья.

За день Павел изрядно утомился; обилие новых впечатлений послужило тому причиной. Покончив с остатками ужина, он завалился спать прямо на голом сене, порядочную охапку которого ему принёс заботливый денщик Чернышёва. Занимать единственную кровать в комнатке за перегородкой он посчитал неудобным. Вдруг полковник проиграется в пух и прах и нагрянет посреди ночи! Спать же на сене или набитом соломой тюфяке он давно привык. Годы воинской службы и месяцы, проведённые в тюрьме, научили его этому. Едва голова Павла коснулась душистого ложа, а тело приняло горизонтальное положение, сон сковал его члены и погрузил в неверное забытьё мозг.

Прошло часа два, как неясный глухой шорох раздался в темноте. «Крысы или мыши!» — спросонья подумал он и повернулся на другой бок. Шорох меж тем повторился, только звучал теперь явственнее и ближе.

— Чёртовы создания! — пробурчал в раздражении окончательно проснувшийся Павел и зажёг свечу.

Ни мышей, ни крыс нигде не было, однако странный звук, напоминавший шорох тяжёлого платья или сильно накрахмаленной материи, продолжал исходить откуда-то сверху, из-под самой кровли. Недоумевая, он отворил окно. Тёмная безлунная ночь окутывала лагерь. Редкие огни одиноких костров мерцали вдалеке. Выкрики часовых возле дворцового крыльца разрывали на миг мертвящую тишину, и ничто другое не нарушало тягучего безмолвия ночи. Он прислушался. Сторонние звуки, кажется, исчезли, и он затворил окно. Собираясь лечь, он подошёл к столу, где горела свеча, но взявшийся непонятно откуда ветер резким порывом погасил её, накрыв комнату гнетущим мраком. Неизвестный страх пригвоздил его к полу, он не смел сделать и шага. Скрипнула дверь. В кромешной темноте кто-то прошёл за перегородку и улёгся на кровать, одиноко приткнувшуюся у стены.

«Эй, кто там?» — попытался спросить он, но горло пересохло, язык одеревенел и отказывался повиноваться.

— Не бойся, я не причиню тебе зла, — могильный потусторонний глас отозвался во мгле.

«Кто-то определённо за перегородкой», — догадался Павел, и страх стал отпускать его.

— Видишь, ты уже не боишься! — ободрил его тот же голос, и ему почудилось, что он уже не замогильный, а вполне себе земной и живой, да в придачу ещё и женский.

— Кто ты? — хрипло проронил он.

— Зажги свечу — и увидишь!

— Кто вы?! — в невероятном изумлении отпрянул назад он, когда колеблющееся пламя осветило комнату.

За перегородкой на кроватных перинах возлежала роскошная женщина, одетая в пеньюар.