Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Ежели всё обстоит как ты доносишь, я прощаю твоё своевольство и пребывание в Смоленске, весьма рискованное a propos[17]. Постарайся узнать, mon cher[18], о судьбе того ротмистра и по возможности разыщи его. Да, и покажи мне изделия славного искусника, — с мягким дружелюбием бросил царь, напутствуя своего любимца. Через некоторое время Александр вновь позвал Чернышёва. На этот раз аудиенция состоялась в Зимнем дворце, в кабинете императора на втором этаже северо-западного ризалита. Зимний заметно опустел, исчезли многие знакомые лица, а те, что встречались, были суетливы и испуганны.

— Старик, слава Богу, добрался до армии и принял командование, — с гримасой неудовольствия начал царь. — При этом по дороге он встретил разругавшегося с Барклаем и возвращавшегося в Петербург Беннигсена и поворотил барона назад к армии, взяв к себе в карету, которую я пожаловал ему вкупе с коляской. Ноне Беннигсен назначен начальником штаба, хотя по заслугам своим мог рассчитывать и на большее, — с многозначительным подтекстом заметил Александр. — Так вот. Допрежь как Кутузову довелось встретиться с Беннигсеном — я тебе не говорил об том, — в Ижоре, на первой станции[19] от столицы, ему попался курьер с посланием из армии. То было письмо Барклая, извещавшего меня об оставлении Смоленска. Властью главнокомандующего Кутузов потребовал вскрыть пакет и, убедившись в его содержании, воскликнул: «Ключ от Москвы взят!» Причём произнёс сие весьма патетически, дабы быть услышанным означенным курьером, который и поведал мне обо всём. Как полагаешь, что подобное означает?

— Затрудняюсь сказать, ваше величество, однако ж предположу, что он предрёк… Нет, не смею даже произнесть, — стыдливо потупил глаза Чернышёв.

— Оставь сей вздор, я дозволяю тебе промолчать. Он предрёк участь Смоленска моей Москве, — в великом волнении промолвил Александр.

— Но как?! Отчего ж?! Отдать неприятелю вашу священную столицу?! — в нахлынувшем возбуждении невольно вскричал Чернышёв, забыв, что совершать подобное в присутствии высочайшей особы государя непозволительная дерзость. — Прошу нижайшего прощения у вашего величества! — в подобострастном поклоне склонился он, в одночасье осознав допущенную промашку.

— С лёгким сердцем прощаю тебя, ибо мною овладевают схожие чувства. Не успев вступить в командование, старик решил обезопасить себя на предмет возможной сдачи Москвы и переложил ответственность на плечи несчастного Барклая. Согласись, обтяпано весьма ловко! Притом руками, вернее устами, не отвечающего за подобные материи курьера!

— Не нахожусь с ответом, государь!

— Отвечать и не надобно. Михайло Ларионович — умнейший вельможа двух истёкших царствований, выдвинувшийся при покойной бабке нашей и весьма ей приглянувшийся. Он последним разговаривал с нею, перед тем как императрицу хватил удар, а после оказал неоценимые услуги покойному родителю нашему… — неожиданно замолк Александр, и глубокая вертикальная складка пересекла его лоб.

В чувственном запале он едва не обмолвился о сокровенной и запретной тайне, о которой с содроганием, стыдом и болью думал лишь украдкой и наедине. Когда царственная бабка хрипела на полу в предсмертной агонии, положенная на матрас растерявшимися слугами, его отцу, наследнику престола великому князю Павлу Петровичу, будущий канцлер Безбородко вручил изъятый из кабинета государыни запечатанный конверт с завещанием Екатерины, оставлявшей трон в обход него, Павла, ему, любимому внуку Александру. Кутузов не мог не знать о содержимом пакета, поскольку в последние годы жизни государыни входил в её ближний круг и почти ежедневно беседовал с императрицей.

С воцарением Павла он остался на плаву, был осыпан новыми милостями и не разделил судьбы попавших в опалу фаворитов и приближённых Екатерины. Даже неизменно преданные его отцу Аракчеев и Ростопчин не избежали злой участи и были отставлены от службы, тогда как мудрый Кутузов присутствовал на том позднем ужине одиннадцатого марта в Михайловском замке, когда полтора часа спустя был зверски убит император. Александр подозревал, что он знал о затеваемом цареубийстве и о косвенной вовлечённости в него его самого[20]. Столь умный и наблюдательный человек, друживший с главными вождями заговора, не мог не видеть, что должно вот-вот произойти. Но ежели он знал обо всём и не предупредил отца лишь оттого, что полагал, и полагал наверняка, что легко поладит и с сыном, — это предположение изводило и мучило Александра. Он не любил фельдмаршала по причине именно этого, подозреваемого им «знания», а не, как принято считать, из-за Аустерлица. Аустерлиц лишь добавил толику дёгтя в уже наполненную им чашу. Всё время раздумий государя Чернышёв недвижимо стоял, силясь угадать, что за мысли и переживания одолевают царя. Наконец Александр опомнился и глухо спросил:

— Так об чём мы беседовали с тобой, Чернышёв?

— О… возможном уступлении Москвы, ваше величество, — с почтительной осторожностью напомнил флигель-адъютант.