Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Ах да. Обещанного Кутузовым сражения так и нет. Ненавистная и позорящая меня ретирада продолжается. Неприятель вступил в самые недра империи… — Александр вновь задумался.

— Осмелюсь узнать у вашего величества, когда его светлость прибыл к армии? — решил избавить себя от щекотливого обсуждения личности главнокомандующего Александр Иванович.

— Как явствует из его письма, помеченного августом девятнадцатого дня, он явился в Царёво-Займище на восемнадцатый день, однако ж по сведениям, полученным мною от других лиц, приезд его случился днём ранее. Ну да Бог с ним, он уже не раз давал мне повод усомниться на предмет истинности датирования своих посланий. Дабы оправдать собственную нерасторопность или преследуя какие иные цели, он предпочтёт слукавить и проставить более позднюю или иную выгодную для себя дату. Однако ж негоже нам отвлекаться на старческие изобретательства. Пришед в Царёво-Займище, Кутузов объявил выбранную Барклаем позицию неудобной и в поисках лучшей отвёл армию к Колоцкому монастырю, отдав Гжатск в руки неприятеля, а также удалил Платова, поставив взамен него Коновницына командующим арьергардом. Таковы последние верные сведения, коими я располагаю, любезный Чернышёв.

— Опричь выбора позиции, вопрос соотношения сил волнует главнокомандующего. Ежели они уравнялись благодаря подошедшим резервам, сражения следует ждать весьма скоро. Быть может, в ближайшие дни, государь.

— Резервы Милорадовича и московское ополчение, собранное Ростопчиным, должны нарушить соотношение сил, о котором ты так печёшься, — тут царь впервые улыбнулся, — в нашу пользу. Фёдор Василич писал мне о восьмидесяти тысячах ратников!

— Однако ж ратников до́лжно обучить и вооружить. Позволю усомниться, что все восемьдесят тысяч окажутся пригодны к означенному дню. Лучше полагаться на их небольшую толику, сиречь четверть, да и на резервы Михайло Андреевича Милорадовича, разумеется. В нём я решительно уверен, государь, — прямо отвечал Чернышёв, не желая в грозный для Отечества час вводить сюзерена в заблуждение.

— Благодарю за честность и дельность твою, Чернышёв. Впрочем, в том я уж много раз убеждался. Признаюсь, ложь, страх и непонимание, царящие вокруг, утомляют и пугают меня.

— Вскорости многое прояснится, ваше величество. Смею напомнить: ваше величество пожелали видеть произведения того ротмистра, о котором я докладывал.

— Да-да, помню, — оживился Александр.

— Вот, извольте взглянуть на сии «овчаровки». — С самодовольной улыбкой Чернышёв извлёк из портфеля ассигнации, «исправленные» Павлом, и разложил их на ломберном столе перед государем.

— Хм, действительно, не отличишь от настоящих, — с удивлением вертел ассигнацию пальцами император. Близоруко щурясь, он подносил её к свету и, положив обратно на стол, аккуратно разглаживал.

— Ежели угодно, вот подлинная ассигнация, ваше величество, — услужливо протянул банкноту Чернышёв.

— Вот уж не ожидал, что у меня есть подобные кудесники! — не переставал дивиться царь, внимательно сличая купюры.

— Причём оные деньги господин Овчаров делал, обходясь подручными средствами. Представляете, государь, на что он будет способен, ежели начнёт использовать предназначенные для подобных надобностей машины. Правда, банкнот, изготовленных им машинным способом, я покамест не имею.

— Ты хочешь сказать, что эти «овчаровки», как ты их изволил окрестить, твой ротмистр нарисовал ещё до ареста?

— Совершенно верно, ваше величество!

«Одного не возьму в толк. Как тот смоленский исправник умудрился заметить подделку? При случае следует его допросить», — подумал Чернышёв, разглядывая, с каким интересом изучает царь фальшивую купюру, и добавил вслух:

— А ежели наш ротмистр изготовит требуемые для печатания ассигнаций клише, точнее, начертает на них долженствующий текст и рисунок…

— Le resultat depassera les attentes![21] — закончил за Чернышёва улыбающийся Александр. — Мой друг, всё это прелюбопытно, но более неотложные дела занимают меня. Когда придут известия из армии, я непременно позову тебя. Фельдъегерь с победной реляцией от Кутузова прибыл в Петербург вечером двадцать девятого августа, накануне государевых именин, и на следующий день о благополучном исходе дела при Бородине шумел весь город. Депеша поспела как нельзя вовремя. Дворец радостно гудел, на лицах придворных и высших сановников сияли торжествующие улыбки, имя Кутузова не сходило с уст, все предрекали скорую погибель Бонапарта. В счастливой ажитации Александр пожаловал светлейшему чин фельдмаршала, сто тысяч рублей серебром и возвёл супругу главнокомандующего в статс-дамы императорского двора. Когда первая радость улеглась, вдохновлённый успехом русского оружия, государь подписал составленный ранее перспективный план по истреблению французских войск на Березине, после чего вызвал к себе Чернышёва.