Из любви к искусству

С суконкой дело пошло веселее, особенно когда Михаил Александрович перестал жалеть порошок. Вскоре под обрывком шинельного сукна начал весело поблескивать красноватый металл. Перельман поднажал. Когда дело сдвинулось с мертвой точки, работать стало даже приятно, тем более что эта работа оставляла голову абсолютно свободной. Можно было размеренно и монотонно двигать рукой взад-вперед и так же размеренно думать о самых различных вещах: о том, как устроились на новом месте мама и сестра, об арабских террористах, о завтрашней контрольной в восьмых классах, об Ирочке и об авансах замороженной Ольги Дмитриевны Валдаевой. Любопытно, подумал Перельман, а как она выглядит без одежды? Наверняка в натуральном виде Ольга Дмитриевна гораздо больше похожа на человека, чем в этом своем деловом костюме типа «смотри, но не трогай». Но для того, чтобы в этом убедиться, пришлось бы принести в жертву слишком многое, да и стоит ли эта овчинка выделки? Это же генералиссимус в юбке, и к ее постели придется подходить строевым шагом – в широком смысле слова, разумеется…

Перельман посмотрел вниз и понял, что, задумавшись, несколько увлекся. Руки у него были сильные, а в порошке хватало абразивных веществ, так что крохотный пятачок, который он надраивал, теперь просто сверкал, причем цвет у металла был какой-то странный – не красноватый, как у меди, а желтый, как у.., как у золота.

«Да, конечно, – ядовито подумал Перельман, беря злосчастную чашку за ручку и вертя ее перед носом. –Разумеется, золото! Что же это еще может быть?! Просто окислилось немного оттого, что долго валялось на помойке. Что вы говорите? Золото, говорите, не окисляется? Ну, так а я вам про что толкую? Я уж не говорю о том, что золотые сервизы, как правило, в металлолом не сдают…»

Конечно же, это была обыкновенная латунь. Даже не медь – просто латунь, из которой в огромных количествах клепают снарядные гильзы, бляхи для солдатских ремней и прочие столь же «драгоценные» предметы. Например, втулки какие-нибудь… В наше время никому и в голову не придет делать из латуни посуду, а в начале века какой-нибудь кустарь вполне мог изобрести что-нибудь в этом роде просто для того, чтобы привлечь покупателей из тех, которые поглупее. Сервиз был просто обманкой. Перельман снова посмотрел на бледно-желтое пятно чистого металла, сравнил его с благородной зеленью окисла и решил, что окисел все-таки красивее. Тем более что возиться с порошком и суконкой Михаилу Александровичу уже порядком опротивело.

Он вытянул руку на всю длину и оценивающе осмотрел чашку издалека. Н-да… С этим дурацким пятном вид у чашки был дьявольски нелепый. Можно, конечно, немного изменить композицию, повернув чашку изуродованным боком к стене, но он-то, Михаил Александрович, будет знать, что к чему, и проклятая чашка станет резать ему глаза.

Перельман вздохнул, поставил чашку на подоконник и не спеша, нога за ногу, отправился в кабинет рисования, прихватив баночку с порошком и кювету с грязной водой. Там он разжился у безотказной Ирочки коробкой гуаши и за десять минут ухитрился кое-как замазать желтое пятно густой коричнево-зеленой жижей. Потом он вернул чашку на место, поставив ее так, чтобы плоды его «художественного творчества» были обращены к стене, и забыл о дурацком сервизе на целый год – до той самой минуты, как сверкающий, будто миниатюрное солнце, золотой заварочный чайник ударил его по глазам с мутноватого экрана старенького переносного телевизора.

Припомнив давно забытое происшествие с чашкой во всех подробностях, Михаил Александрович коротко, прерывисто вздохнул. Безумная догадка буквально на глазах превращалась в твердую уверенность. Кому и зачем понадобилось покрывать золотой царский сервиз слоем плебейской меди, оставалось только гадать, но Перельману сейчас было не до шарад и ребусов. Его сердце билось тяжело и медленно, и ему казалось, что все тело содрогается в такт этим размеренным ударам. Это был такой клад, каких давно не находил никто. О таких находках пишут во всех газетах, трубят по радио и телевидению, а авторы находок в одночасье становятся известными и весьма обеспеченными людьми. Интересно, подумал он, а действует ли еще старый советский закон, согласно которому нашедшему клад полагается двадцать пять процентов от стоимости находки? И очень интересно, сколько может стоить этот сервиз? Это должны быть абсолютно сумасшедшие деньги, даже если не учитывать историческую и художественную ценность сервиза, а брать в расчет только массу презренного металла…

На дне сознания немедленно поднял колючую головку и бойко завертел ею во все стороны худосочный, но весьма зловредный червячок сомнения. Разумеется, никто не станет учитывать культурную ценность сервиза. Взвесят на весах и выплатят двадцать пять процентов по грабительским ценам золотоскупки, вот и вся недолга. Да еще и обвесят, наверное, сволочи…