Из любви к тебе

Открылся сезон охоты. Пошли соседи на утку. Грохнули селезня. Заметили и стреляли одновременно. Чья пуля – не ясно. А утка только одна. Сначала каждый считал, что это его выстрел, но, когда это обнаружилось, тут же стали уступать утку друг другу. По-соседски.

Или вот случай: собака украла со стола. Залезла, скотина, на белую скатерть и прямо из блюда стащила сливы и виноград, и косточки выплюнула. Соседи стали наперебой предлагать методы воспитания собак. От посадить в темный ящик до побить палкой. На консилиуме решили простить и весь день с псиной не разговаривали в педагогических целях. Вечером пес спер со стола кусок козьего сыра и сожрал. Выглядел очень виноватым. Мы ржали.

У нас заболел Мишка. Соседка в аптеке купила не только то, что я попросила, а целую аптечку, на случай если проявятся симптомы… Любые.

Лёшка поехал в Петровск. Что купить? Квас, шоколадку и фонарь уличный. Все привез. А кваса и шоколадки – вдвое больше, чем заказано.

А еще мне жаль рвать цветы в вазу со своей клумбы – она еще хилая, – и мне все разрешают на их клумбах нарезать.

Взаимопомощь – это все-таки вещь!

Из-за того, что заболел Миша, я не пошла гулять с собакой. В результате Чубакка накакал на участке. Я чертыхнулась, подобрала все и понесла в туалет. Соседка заметила, что одна какашка осталась. А уже темно и комары, и снова идти в туалет на другой конец участка – лениво. Я рукой махнула, думаю, фиг с ним. К утру подсохнет. Она говорит: «Слушай, вот у меня тут салфетка в кармане. Я сейчас подберу и дома выкину».

До сих пор ржу.

Коммунизм по-никитински.

* * *

Мишка бежит по дороге босиком, в руках веревка, орет, улыбается и смотрит только вверх – высоко в небе самодельный змей. Ни вперед, ни под ноги не смотрит… А зачем?

Тут если и врежешься в живот какого-то незнакомого взрослого, то он тебя по голове потреплет: ты это чей такой, пацаненок, а? Тут если на улице плачет малыш, то к нему быстро подойдет кто-то с соседнего участка и во всем обязательно разберется, и ребенок доверчиво вложит свою ладошку во взрослую, грязную от грибов и малины, руку и пойдет, всхлипывая и размазывая под носом соп-лю, к своему обидчику, а взрослый будет их мирить, скрепив два маленьких детских мизинца.

В Никитино время остановилось. Тут водители едут медленно, потому что или сами не совсем трезвые, или знают: на дорогах случаются дети. Тут на речке можно визжать, полоскать белье и мыться хозяйственным мылом. Тут пенка с клубничного варенья накрыта грязным полотенцем. От мух. Тут два ориентира всего: «у пруда» и «у креста». Тут ничего не остается незамеченным, все всё про всех знают, и деревня делится на «на горе» и «под горой». И если ребенок потерялся «на горе», то ты его точно найдешь «под горой», и наоборот.

Тут взрослые не ругают детей за то, что те тырят клубнику в чужом огороде, потому что все знают: еще немного, и дети вырастут, посадят свою клубнику, и у них в огородах тоже будет хихикать и шушукаться чужая малышня. Хоть тут уже не осталось ни деревенских жителей, ни петухов, ни парного молока. Мы все, выросшие в Никитино, остались в том времени, и наши дети, слава богу, тоже с удовольствием погружаются в никитинскую глушь, в свободу и дремоту, в вершу с карасями, в купание на первом омуте, в дни рождения с гармошкой, в накрытый стол, к которому зовут всех, кто идет по дороге, в привычку здороваться с каждым, еще издали (Здрасьте, тёть Нин! – Здравствуй, мой золотой!), и вырастают во взрослых, которые умеют друг другу доверять.

Кажется, это главное.

* * *

Конечно, деревня Никитино-Троицкое – особая. Особая для меня. Для всех, кто вырос на этих трех посадах. Особая для всех, кто тихо, боясь произносить это вслух, радуется, что вот уже и наши дети не видят для себя другого места на лето…

Через неделю у меня отпуск. Я поеду в деревню, а там снова пойду к Галисанне. Чай пить на веранде. Господи, пожалуйста, пусть это повторяется подольше!

Галисанна – это от Галина Александровна. Видимо, мне было проще так произносить. Лет сорок назад. Когда я приходила к ней «на гору» и входила в ее всегда открытый дом, на террасу, где стол накрыт двадцать четыре часа в сутки и всегда гости-гости, и уходила с карманами, полными конфет, и с бутербродом с вареньем. Потом, сильно позже, ее внуки стали называть моих родителей Валасинна и Какатин Матеич. Все-таки Вера Васильевна и Константин Матвеевич – это слишком много букв.