Из любви к тебе

Наверное, вот это все вместе называется таким странным и дурацким непонятным словом «счастье». Сидеть в своем доме, с теплой собакой под ногами, любить непростую свою работу, знать, что дождь кончится и придет короткое и душное московское лето… Счастье, когда я вечером дома; счастье, когда дети то дерутся, то расходятся по комнатам делать уроки, то вдруг выползают из комнат и встают перед холодильником, согнувшись или присев на корточки, как будто от регулярного заглядывания там зародится что-то новое; счастье, когда собака украдкой грызет диван или старые часы; счастье, когда я знаю, что сама отведу завтра Мишку в школу, а Лёвка уже может сам привести его домой после; счастье, что сейчас мы сядем все вместе смотреть какой-то фильм.

Надо все это запомнить… Потому что моментов, когда четко осознаёшь, что вся эта суета и есть счастье, – этих моментов мало, даже если жизнь до-о-о-олгая-долгая.

Переживательно-материнское

Лёвка – мой радар. Он чувствует меня и мое настроение, когда я еще даже не дошла до дома. Он знает, когда надо обнять, когда надо предложить чаю, когда надо вообще не трогать и когда можно потроллить и поржать. Он все еще каждый раз удивляется человеческой нечестности или непорядочности. Он живет в своем темпе, среди вымышленных персонажей какого-то своего мира, погруженный туда так глубоко, что порой жизнь семьи просто проходит мимо. И он не замечает ни ссор, ни гостей, ни грядущих планов, он часто вызывает у нас всех раздражение своим вечным «отсутствием», тем, что его надо отдельно позвать, попросить, чтобы вернуть на землю. Он живет, совершенно не приспосабливаясь к нашему миру, полному правил, которые нужны нам всем, чтобы не свернуть с пути.

Лёвке не нужны эти правила, так как он не свернет. Никогда. У Левки внутреннее чутье на хорошее и плохое, у него генетическая порядочность и мудрость и генетическая доброта. Он появился на свет, деликатно пересидев внутри новогоднюю ночь и роддомовскую пьянку первого числа, и теперь уже превратился в большелапого сутулого юношу, который бреется, у которого смешно ломается голос, который не понимает перемен своего настроения и не понимает, как это один и тот же младший брат может вызывать такое раздражение и такую нежность за шестьдесят секунд.

Лёвка все эти годы делает нас всех лучше, потому что от него исходят только тепло и свет.

* * *

Сразу, как только родился Лёва, я стала мечтать о втором ребенке, о девочке, чтобы заплетать косы, чтобы «снежинка» на Новый год, чтобы бейбиборн и домик для Барби, чтобы учить ее гладить рубашки, сервировать стол, собирать красивые букеты…

Через семь лет после Лёвы родился долгожданный второй ребенок. Пацан. Он родился на два месяца раньше срока, всю беременность он рвался наружу, пинался, крутился и был очень своенравным. Я не прекращала работать ни на минуту – у фонда «Вера» намечался серьезный благотворительный аукцион. Мама ругалась и говорила, что я должна умерить пыл ради ребенка, отдыхать хоть немного, иначе просто не дохожу срок.

Он родился вечером в результате экстренного кесарева, пискнул, когда его дали мне в руки, и через несколько минут перестал дышать. Его перевели на ИВЛ, а мне сказали, чтобы на руки я его не брала, нечего привыкать, все равно нежилец, врожденная двусторонняя гнойная пневмония, и перевели в другую палату…

Я написала письмо сыну, так внезапно ставшему старшим братом. Лёвка до сих пор хранит его: «У тебя родился братик Фима…»

По еврейской традиции, раз малыш родился нездоровым, решено было сразу поменять ему имя, чтобы отвести болезнь. И уже в православной традиции под звон колоколов в день архангела Михаила этого крохотного человека переназвали Мишей.

Я боялась его. Боялась ходить к нему даже в разрешенные часы посещений. Зачем? Мне же сказали: не привыкать. Мама очень плакала. Илья старался не плакать, но у него не получалось, и он убеждал меня, что к ребенку надо ходить и хотя бы смотреть на него через пластик кювеза, что он обязательно это почувствует. Я не хотела. Но ходила, потому что мне было стыдно.

И там, в отделении реанимации новорожденных, врач Гаркуша Владимир Евгеньевич заметил, что (в отличие от других мам) я стою в стороне. Он подвел меня к кювезу, открыл дверцу и сунул туда мою руку, чтобы взять Мишу за крохотную неподвижную ножку… Он рассказывал мне бесчисленные истории своих успехов, показывал фотографии тех крохотных, котеночного размера, пациентов, которых он выходил и которые приходят теперь к ним в гости, читают стихи и стоят на руках. Он разрешил мне приходить в любое время и брать Мишу на руки. Он разрешил не переводить его для выхаживания в другую больницу, так как понимал, что там со мной (со мной, а не с Мишей) никто не будет возиться. Он сам позвонил через несколько недель и сказал, что Мишку сняли с искусственной вентиляции и он дышит сам. А потом еще через день позвонил и сказал, что, увы, не вышло, малыш снова на ИВЛ.