Из ниоткуда с любовью

— Он сказал: «Да, все эти адвокаты, нотариусы, журналисты, буржуа — они помогли выгнать короля, дворян и епископов — но дальше наши дороги разойдутся. Революция не заканчивается Республикой, Революция должна изменить весь порядок вещей, при котором одни работают на других. И, быть может, борьба против тех, с кем мы сейчас союзники, будет страшнее борьбы против австрийцев, пруссаков и эмигрантов». Он очень много думал об этом в свои последние дни — пока эта дворянская сучка не зарезала его.

Он замолчал. На его глазах выступили слезы.

— Я стал сентиментальным, Вернье, — сказал он, вытирая носовым платком глаза. — Я ведь с ними разговариваю каждую ночь, со всеми… С Антуаном, с Луи, с Жак-Рене, с Жоржем, с Жан-Полем, с самим Неподкупным…

Он помолчал.

— Если бы эти молодчики не изуродовали меня, меня бы тоже казнили — как террориста. Вместе с другими. После Термидора меня отозвали с Юга и должны были судить, но толпа сынков откупщиков напала на тюрьму — и меня просто потеряли, сочтя убитым. Патриоты спрятали меня — и вот я доживаю свои дни в этом подвале. Лучше бы я или погиб тогда на мостовой, или был казнен.

Он снова замолчал. Потом, по своему обыкновению, резко сменил тему.

— А знаешь, ведь это кресло — это кресло самого Кутона.

Вернье с любопытством посмотрел на кресло. Грендаль перехватил его взгляд.

— Нет, не то знаменитое механическое кресло, а то, которое у него было до того. Когда имущество Кутона после казни пошло с молотка, это кресло выкинули за ненадобностью в силу его плохого состояния, но один столяр из секции Ситэ отремонтировал его для меня. Так что я сижу в инвалидной коляске великого террориста, члена Комитета общественного спасения и проконсула Лиона.

Он снова о чем-то задумался.

— Но, гражданин Вернье, давай вернемся к нашим делам.

Он достал из стола какой-то сверток.

— У тебя есть, где спрятать бумаги и еще там кое-какие ценные вещи? Мне уже недолго осталось… Не спорь, мне лучше знать… Или ты живешь в казарме?

— Есть одна женщина в Париже, цветочница, — молодой человек немного смутился.

Грендаль кивнул.

— Хорошо. Оставь у нее. Только распорядись, чтобы это не пропало на случай, если тебя самого убьют в одном из походов этого воинственного корсиканца. А их, походов, будет много — и французов там ляжет немало. Пока он не сломает голову — а он ее сломает, обязательно сломает. Британский бульдог упрям, а если он еще стравит галльского петуха с русским медведем, то императору — он произнес это слово с крайним отвращением, — не устоять. Здесь кое-какие бумаги, которым не нужно пропасть. Хорошо бы, если бы их почитал кто-нибудь толковый, идеи ведь иногда сильнее, чем пушки. Мне уже не успеть, но мне кажется, я очень близко к открытию чего-то важного. Того, что движет всю историю человечества. Быть может, какой-нибудь немец сможет доработать или сформулировать — там, в Германии, есть очень, очень умные люди. Мне писали про одного, приват-доцента Йенского университета, по фамилии Гегель. Возможно, он бы понял…

И инвалид снова закашлял, теперь уже долго и без остановки. Встревоженный Вернье поспешил в соседнюю комнату делать компресс.

21 июня 1815 года, Париж, Франция

Темнело. Император и все время редеющий отряд его спутников приблизились к дворцу Тюильри, как вдруг из тени деревьев, стоящих вдоль дорожки около арки, прямо перед ним и его свитой, выступили три человека. Они были без оружия, поэтому император убрал руку со шпаги, но его сопровождающие образовали вокруг него полукольцо. И не даром — вид у вышедших из тени был совершенно разбойничий: один, судя по форме пехотинца, дезертир с ужасным шрамом на лице, двое других — оборванцы самого жалкого вида, но с лицами дерзкими и опасными.

— Два слова! — крикнул дезертир.

Император кивнул.

— Ты проиграл, — продолжил тот невежливо, кто-то из свиты выхватил саблю: «Как разговариваешь с императором, чернь!», но император остановил его движением руки.

— Англичане и русские будут тут через несколько часов, большее день. Мы можем дать тебе последний шанс. Предместья выставят сто тысяч бойцов, которые превратят Париж в ловушку. Англичане, русские, австрийцы и пруссаки утонут в крови. В провинции мы начнем такую же guerrilla , какую испанцы и русские устроили в свое время нам. Мы подожжем Францию, мы устроим здесь для них ад. Но ты восстановишь конституцию 93-го года, деятельность Якобинского клуба с его провинциальными филиалами, и раздашь оружие парижанам-патриотам. Примешь законы о максимуме, о конфискации имущества богатеев, о праве на союзы и ассоциации. Самому тебе оставят один дворец и почетное звание президента Республики.

— Соглашайся, — закончил дезертир, обезображенный шрамом, — У тебя нет другого выхода. В этот раз тебя или расстреляют или отправят гнить до конца жизни на другой конец земного шара.

Император долго молчал. Затем сказал, негромко, но твердо: