Из ниоткуда с любовью

— Армии европейских королей и русского царя — враги моей Империи и Франции. Вы же — враги всего человечества, вы тьма и хаос, вы вызов цивилизации, хула Богу и всему тому, что составляет основу самой жизни. Пусть меня лучше расстреляют враги, чем я заключу сделку с сатаной, солдатами которого вы являетесь.

— Прочь, мерзавцы! — поднял он голос, и трое разбойников скрылись в той же тьме, из которой они появились, а император и его спутники поскакали в сторону дворца.

12 апреля 1834 года, Лион, Франция

Атака солдат Национальной Гвардии ожидалась на холм Фурвье, который был в стратегическом отношении важен для контроля над всем городом. Поэтому восставшие ткачи и строили баррикады на улицах по периметру холма.

На одной из них — среди повстанцев-рабочих, таскающих камни и всего что только можно годящегося для баррикады, был тот, кого тридцать лет назад звали Вернье. Сейчас ему было под шестьдесят, но по его лицу было трудно определить его возраст. Хотя бы потому, что левая часть лица была изуродована сабельным ударом, полученным от русского казака где-то под Смоленском. Про возраст говорили скорее седые волосы, выбивавшиеся лохмами из под старой черной шляпы.

Ткачи называли его Марселем. Впрочем, за эти тридцать лет у него было много имен.

— Эй, Марсель, — крикнул один из них. — Надо бы поднять знамя. Черный флаг. Как четыре год назад. У кого-то должно быть.

Другие одобрительно зашумели.

— Нам бы лучше пушку, хотя бы одну, — хмуро сказал Вернье-Марсель. — У гвардейцев Луи-Филиппа будут пушки и они разметают нас как щенков.

— И все-таки черное знамя стоит поднять. Показать, что мы не сдадимся.

— Нет, сказал Вернье-Марсель. — У меня, camarade, есть идея получше.

Он нагнулся к своей сумке — где среди пистолетов, мешочков с пулями и порохом лежал сверток. На правой руке у него было только два пальца, остальные он потерял, когда во время перевозки на каторгу в Гваделупе поднял восстание на корабле — что, впрочем, не мешало ему несколько лет быть пиратом у самого Жана Лафита, а затем даже послужить в армии США, пока после Революции 30-го года он не вернулся во Францию.

Он достал сверток, развернул. В свертке была сложенный в несколько раз кусок ткани.

— Это флаг Коммуны. 40 лет назад, когда казалось, что роялисты вот-вот войдут в Париж, секция Рено подняла этот флаг — красный цвет как цвет тревоги — и патриоты сначала вырезали внутреннюю контрреволюцию, а потом разбили полки эмигрантов и иностранцев.

Один из ткачей взял старую, но все равно ярко красную ткань, развернул ее, посмотрел с уважением, и прикрепил на длинный шест, который затем воткнул среди камней баррикады. Он бы крайне удивился, если бы ему кто-нибудь сказал, что то, что он делает сейчас, будет отзываться эхом еще сто, а то и двести лет.

После чего под руководством Вернье-Марселя, имевшего в этом деле большой опыт, они стали устраивать места для стрелков: национальные гвардейцы должны были вот-вот появиться, а у рабочих-ткачей было, к сожалению, крайне мало опыта в военном деле.

Нос Ленина

— Галю, дивись, що я привіз! — Олексий стоял в прихожей с большим рюкзаком. На нем была солдатская каска, а его черная куртка, отобранная у какого-то срочника из ВВ на улице Грушевского, до сих пор пахла Майданом, то есть дымом и свободой.

Галя с сомнением смотрела на мужа — его не было дома, в родном Ивано-Франковске, два месяца, и, зная характер и повадки своего супруга, Галя с большим сомнением относилась к его борьбе за неньку-Украину.

Олексий расшнуровал рюкзак и извлек оттуда огромный камень красноватого цвета.

— Справжній граніт, — сказал Олексий и пояснил. — Кажуть, карельський. Карелія — ​​це частина окупованої москалями Фінляндії.

За время пребывания на Майдане политическая сознательность Олексия очень выросла, как и его информированность об окружающем Украину мире и особенно о русских.

— Що це? — спросила Галя.

— Це ніс Леніна. Я його особисто відбив. Коли ми його порушили.

— І навіщо він нам? — спросила Галя, сделав ударение на последнем слове.

— Ми його продамо. Він стоїть великі гроші. Колекціонери куплять. Наприклад, американці. Або німці. На e-bay.

Галя молчала. И ее молчание затянулось. Оно затянулось настолько, что Олексий почувствовал, что сейчас что-то начнется. И это что-то началось.

— Е-бай? — сказала Галя. — Господи, ну за що ти мені надіслав в чоловіки такого ідіота! Ебай! У Оксани мужик з Києва привіз пилосос, у Марії — охотничу гвиновтку з будинку Януковича. А цей ідіот привіз каменюку..

И еще минут десять она долго рассказывала Олексию, какой он идиот и как она ошиблась, что не вышла замуж за Ондрия, который сейчас живет в Дании и работает у хозяина на ферме, зарабатывая в месяц столько, сколько Олексий за два года охранником. Голос ее все время повышался, а сравнения становились все изощреннее. И она все время возвращалась к теме e-bay, не сомневаясь, что за эти два месяца Олексий e-bay всех киевских шлюх.