Из одного металла

Пошел работать в совхоз и наш Ленька, да и меньшие помогают, как могут...»

Зачитавшись, и не услышал, как сзади подошел старший сержант Обухан. Увидел в руках у Петра исписанный неровными строчками листок, поинтересовался:

— От жены?

— От нее... — хмурясь, кивнул головой Трайнин.

— Чего пишет?

— Да хорошего мало. Бьются там, как рыба об лед. Детишки вон за трактора сели... — Не удержался, выпустил из себя вопрос-стон: — Ну когда, когда снова-то в бой?! Неужто ж будем и еще так-то — портянки сушить?! Бить, бить эту фашистскую сволочь надо, гнать без остановки! А то пока мы здесь чухаемся, девчушки, что вместо нас на тракторы поседали, в старух молодых от сорванности-то превратятся!

— Это уж верно, несладко нашим женам да детям в тылу приходится, — задумчиво согласился командир танка. — Мои вон тоже пишут... Ну, а насчет сушки портянок... Я ведь не генерал, Петро, и даже не командир дивизиона. Когда снова пойдем вперед — не знаю. Но и со своей колокольни глядя, скажу: скоро! Эвон, фашист не шебуршится, даже не контратакует в последние дни. В чем причина? Да в том, что не до этого ему сейчас, вконец он выдохся. А коль выдохся, то... Ты ж тоже уже какой-никакой фронтовой опыт имеешь, соображай...

Замолчал. Но не уходил. Переминался около Петра с ноги на ногу. И едва тот посмотрел на него, как-то слишком уж поспешно отвел глаза. Трайнин почувствовал, что у Обухана что-то еще есть к нему, с чем, собственно, он и подошел, да вот сказать сразу не решается. А если не решается...

Попросил глухо, с трудом расцепляя враз пересохшие губы:

— Ты уж говори, командир, с чем пришел, не тяни. Ведь вижу же...

— Да тут, понимаешь ли, Петро, какое дело... Словом, дружка твоего поранило... Часом назад, слышал, фашист несколько снарядов из дальнобойной по Дурыкину положил? Ну вот... Дружок-то твой, Макаров, как раз под один из них и угодил. В госпиталь отправили... Говорят, тяжело...

Слушая старшего сержанта, Петр так крепко сжал кулаки, что даже разорвал ногтями кожу ладоней. Выходит, из троих галляаральцев он теперь один остался в дивизионе. Сначала — Дерова, а теперь вон Степана Макарова... Ишь, — тяжело, выживет ли...

Скрипнул зубами, отвалился от бортовой полки, пошел, не разбирая дороги, к деревне. Словно решил самолично увидеть воронку, которую вырыл тот снаряд...

Николай Обухан не остановил Трайнина. Понимал состояние своего механика-водителя...

На деревенской улице Петра окликнули. Окликнули несколько необычно — радостно, что сразу не поверилось:

— Трайнин?! Петр Афанасьевич, ты ли это?!

Петр поднял голову. К нему шел, действительно радостно улыбаясь, сухопарый мужчина в полушубке, перетянутом командирскими ремнями. На гимнастерочных петлицах, выглядывавших из-под бортовых отворотов тулупа, — по две рубиновых шпалы.

Трайнин вначале даже глазам своим не поверил. Неужели... Алексеевский? Ну ведь он же, он!

— Евгений Евгеньевич, да как же вы здесь-то оказались?!

— А я смотрю — он, не он, — не отвечая на вопрос Петра, заговорил еще на подходе Алексеевский. — Присмотрелся, — точно, ты! Ну здравствуй, Петр Афанасьевич. Видишь, где довелось встретиться! Как живешь- можешь?

— Да воюю помаленьку, Евгений Евгеньевич. Пули и осколки пока милуют. А вот дружков моих, галляаральцев... — Ожившие было глаза Трайнина вновь подернулись пепельной серостью. — Деров в танке сгорел, а Макарова вот сегодня шальным снарядом... Говорят, рана серьезная...

— Во-он оно что-о! — понимающе протянул Алексеевский, тоже враз посерьезнев лицом. — Выходит, у тебя... — Не договорил, поинтересовался: — Так как, говоришь, второго-то фамилия? Ну, того, раненого? Макаров? Хорошо, запомню. И наведу справки в медсанбате. Если что будет нужно, помогу...

— Спасибо, Евгений Евгеньевич, — с признательностью посмотрел на Алексеевского Трайнин. И тут же повторил свой первый, оставшийся без ответа, вопрос: — Так как же вы у нас-то оказались?

— Очень просто. Назначен вместо погибшего старшего батальонного комиссара Гавриша...

— Вместо Гавриша? Выходит, вы комиссар нашей дивизии?

— Да уж выходит, — развел руками Алексеевский. Хитровато прищурился: — А ты что, Петр Афанасьевич, не рад этому? Ведь как-никак, свой человек будет в комиссарах дивизии ходить.

— Вы все шутите, Евгений Евгеньевич, — улыбнулся и Трайнин. — Ну а насчет рад ли... Безмерно, Евгений Евгеньевич! Ведь, думалось, совсем без земляков остался, а тут — вы...

— Ну и хорошо, коли так. — Алексеевский обнял Петра за плечи, заглянув в глаза, предложил: — Ну, пройдемся? А то что мы тут среди улицы стали.

Они шли не спеша. Алексеевский сразу стал расспрашивать о настроениях бойцов и командиров бронетанкового дивизиона.

— Люди рвутся в бой, Евгений Евгеньевич! Даже ворчат: забыли, дескать, о нас, пополнить-то пополнили, а в дело не пускают, до сих пор в резерве держат.

— Ничего, скоро будет дело, — заверил Алексеевский. — Большое дело, не то, что до сих пор!

— А скоро? — загораясь надеждой, спросил Трайнин.