Из огня да в полымя

Мой объект наблюдения, как обозвал Григорий Абрамович ростовского верзилу, тоже валялся на траве, предоставив решать вопросы о дальнейших действиях старшим по званию. На лагерную колючку он поглядывал с каким-то вожделением, но разве это повод подозревать человека фактически в предательстве?

Я мысленно выругалась. Это ведь не моя ошибка, Грэг приказал, мы обязаны были исполнить его приказ. Впрочем, я сама только что рассуждала о том, что МЧС – не армия. Мы обязаны были исполнить приказ или убедить командира, что приказ ошибочен, и предложить свое решение проблемы. Ни в одном уставе МЧС это не записано, но традиция такая у спасателей существовала всегда. Или это только в нашей группе она существует? Хотелось бы думать, что и в других – тоже.

Пассивным наблюдением каждый из нас привязывает себя к одному человеку. Нас четверо, значит, следим мы за четверыми. Но агент ФСБ, насколько я поняла, один… Выходит, полезной работой занимается только один из нас. Остальные трое работают впустую… Эффективность работы группы – двадцать пять процентов. Не слишком много, прямо скажем. Здесь вы, Григорий Абрамович, дали маху. Не– мудрено, что мы все загрустили…

«Подожди, – остановила я саму себя, – а что сделала бы ты на его месте?»

Конечно, наблюдение за командирами групп, попавшими под подозрение, – решение самое тривиальное, оно лежит на поверхности, но что еще-то можно предпринять? Какая-то идея бродила у меня в голове, никак не принимая окончательной формы. Я только чувствовала, что идея совершенно противоположная той пассивности, которой веяло до сих пор от наших действий…

Я сама не заметила, как принялась бродить вдоль колючей проволоки, поглядывая то на стоявших кое-где между рядами проволоки охранников, то на стену смешанного елово-лиственного леса невдалеке. Охранники смотрели на меня со злобным голодным интересом и кричали иногда в мой адрес что-то очень скабрезное…

Та сторона лагерного забора, что выходила в сторону пожара, была оцеплена охранниками. Они цепью отгородили широкий сектор и стояли очень часто, особенно там, где начинались деревья. Цепь охранников скрывалась в лесу, очевидно, и там охрана была выставлена.

Я скоро поняла причину столь странного способа охраны лагеря. Колючая проволока со стороны огненного фронта была разрезана и убрана на широком участке. Охранники подгоняли заключенных, которые в сопровождении вертухаев скрывались в лесу. Из леса появлялась группа измученных людей, они выходили оттуда с лопатами и сваливали их в кучу. Свежая партия разбирала лопаты и под все той же охраной направлялась в лес.

Скорее всего между лагерем и фронтом огня существовала уже готовая просека или, может быть, дорога, которую заключенные расширяли и рыли на ней заградительную траншею, надеясь погасить низовой пожар с помощью заградительной просеки и широкой вскопанной полосы. Возможно, у них и техника там есть, тогда им значительно легче опахать просеку с двух сторон, чтобы поставить эффективную преграду низовому пожару. Он, конечно, медленнее, чем пожар верховой, который несется иногда по пересохшей листве от дерева к дереву со скоростью курьерского поезда.

Едва я попыталась подойти к линии охранников, чтобы выяснить ее назначение, как была остановлена окриком сразу двух солдат охраны:

– Стой! Стрелять буду!

Узнавать, насколько серьезны их намерения, у меня не было никакого желания, и я поспешила сделать несколько шагов назад.

Информация, которую я получила, была не столь уж и важной, но, по крайней мере, это была информация, которая раскрывала намерения начальника лагеря Кузина. Он хотел отсидеться в надежде, что усилиями заключенных ему удастся отстоять свой лагерь от пожара. Во всяком случае, такое сложилось у меня впечатление.

Этот маленький инцидент убедил меня окончательно, что я на правильном пути. Все дело в том, что наши действия пассивны. Стоило мне просто пройтись рядом с лагерем, как я получила хоть какую-то информацию о развитии ситуации. О чем же тут спорить?

Я возвращалась к воротам, раздумывая, что бы еще такое предпринять, чтобы стать инициативной фигурой, а не пешкой в чьей-то игре, как неожиданно из плотно стоящих молодых елочек прямо рядом со мной выбрались на окололагерную поляну два молодых парня в форме пожарников с носилками в руках. Их брезентовые куртки были закопчены и в нескольких местах прожжены.

На носилках кто-то лежал. Я не могла рассмотреть, кто это: человек был накрыт каким-то одеялом с головой, словно покойник.

– Машина! Где машина? – издалека закричал мне тот из парней, который шел впереди. – У нас раненый! Срочно нужна машина…

– Машину найдем! – пообещала я, не имея никакого представления, где это я буду ее искать, но чувствуя твердую уверенность, что это мне, без всякого сомнения, удастся сделать.

«Когда мы шли по дороге к лагерю, нам навстречу одна за другой попадались машины, – подумала я. – Значит, машины здесь есть, нужно только их найти… На них, помнится, были какие-то станки. Их могли везти только из лагеря».