Из пережитого. Том 2

«Кто же это такой? — думал я. — Не Державин ли? Уж не Карамзин ли?» Из рассказов оказалось, что это был Николев. Николев! Я до того времени о нем и не слыхал, а на дьячке Егоре сохранилось обаяние, и он с видом почти благоговения перечислял мне творения этого совершенно забытого теперь писателя, не пользовавшегося особенною славой, кажется, и в свое время. Какая противоположность с одним офицером, с которым я познакомился лет чрез десяток, родственником по жене! Познакомившись, я полюбопытствовал знать о его службе: заставный офицер; а прежде где служил? Он перечислял полки и корпуса и затруднялся припомнить фамилию главнокомандующего, при котором начал службу.

— Вот не помню, как его…

Я пытался ему помочь, перечисляя некоторые фамилии известных мне второстепенных генералов старого времени. Наконец он вспомнил:

— Ну, Суворов. Вот, вспомнил.

Предоставляю читателю судить о моем не то что удивлении, а остолбенении. Я начал допытываться, не смешал ли он, не переврал ли; нет, оказалось, что он забыл именно фамилию знаменитого полководца, перешедшего Чертов мост, князя Италийского, графа Суворова-Рымникского. Вот и судите: один с благоговением чтит память знаменитого, по его мнению, сочинителя Николева; другой не вспомнит фамилию главнокомандующего, который, однако, был Суворов.

Досказать ли о Лаврове? Дьяконского места в Москве он не успел получить. Просидев в Риторике шесть лет, он равно шесть лет просидел и в Философии. Я уже поступил в Академию, а он все еще сидел на ученической скамье Среднего отделения. Я уже потерял его из вида совсем, года три почти не встречался, как получаю в Академии письмо с просьбой написать сочинение. Бедный, что с ним сталось?

Глава XLII СВЕТСКИЙ ПОСЛУШНИК

Прерываю течение рассказа, чтобы познакомить читателя с одним замечательным человеком, упомянутым в предшествовавшей главе. Он не имел отношения ни к Семинарии, ни ко мне в частности, но заслуживает памяти как сам по себе, так и потому, что судьба его и положение дают дополнение к нравственному облику знаменитого всероссийского иерарха, Филарета.

Я упомянул, что Николай Лавров, мой спутник и клиент, мог мечтать о получении дьяконского места в Москве со временем, при помощи «всесильного Александра Петровича», своего родственника. Кто этот всесильный родственник? Это был Александр Петрович Святославский, домашний секретарь митрополита Филарета. Его считали всесильным, потому что он успевал устраивать своих родных на епархиальные места помимо более достойных кандидатов. Да и вообще проситель, обнадеженный помощью «Александра Петровича», под этим именем известного всей епархии, мог быть уверен в успехе. Его протекция для того, кто успевал ее приобрести, была вернее протекции всякого сановника; но на деле он был отнюдь не всесилен и не брался за то, что ему прямо не подлежало. Читатель ошибется, если в образе Святославского представит себе архиерейского секретаря, подобного тому секретарю Орловского епископа, которому вместе с его патроном сочинен был в пятидесятых годах сатирический акафист, разошедшийся в рукописи по духовенству всей России. Ничего похожего, потому что и сам Филарет был не Смарагд.