Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Сколько раз, смешавшись с разноплеменной толпой рабочих-иностранцев, они слышали здесь окрики французских ажанов: — Тихо! Эй, вы, там, дикари! Вам говорят!..

Потом часы ожиданий, грубость и хамство чинуш, отказ в выдаче «рабочей карты», то есть запрещение трудиться, потеря последней надежды, впереди — мрак, отчаяние, голодная смерть.

Вот он, Service bes etrangers (Отдел для иностранцев).

Как будто все по-старому…

Нет, не по-старому!

Проверяющий при входе паспорта ажан, увидев советскую «книжицу», вдруг вытягивается в струнку, подносит руку к козырьку и почтительно указывает на лестницу, ведущую в зал, предназначенный для особо почетных посетителей отдела. На его дверях надпись: Sujets americains, britanniques et souietiques (американские, британские и советские подданные).

Каждого нового советского гражданина встречают там почтительным поклоном. Вместо хорошо ему известного хамства нижнего этажа — предупредительность, любезность. Вместо деревянных скамеек, которых не хватает для всех «дикарей», и вынужденного стояния — мягкое кресло для каждого посетителя. Подходить ему никуда ни к кому не нужно — чиновник сам подходит к нему.

Через 20 минут он выносит ему новое удостоверение личности — carte d'identite — с пометкой в рубрике «национальность» — souietique. Посетитель платит установленную таксу — 400 франков. Кассир галантно говорит merci (спасибо). Чиновник провожает до двери и на прощанье отвешивает поклон.

Когда новый советский гражданин спускается по лестнице и видит сквозь стеклянную перегородку хорошо известную ему картину «хождения по мукам», ему вновь хочется крикнуть на весь зал, на всю префектуру, на весь Париж, на весь мир:

Читайте!
Завидуйте!
Я — гражданин Советского Союза!

Когда он входит в подворотню дома, в котором прожил 20 с лишним лет, его встречает, как и всегда, подметающая двор консьержка. Но сегодня и консьержка не такая, как раньше! Она не брюзжит, как брюзжала ежедневно в течение 20 лет подряд, что мсье вчера при входе скрипнул дверью, что он не вытер ботинок и оставил след на двух нижних ступеньках, что позавчера громко разговаривал с посетителями в четверть одиннадцатого вечера, когда все жители дома спят, что вытряхивать простыни и одеяла разрешается только с десяти до двенадцати утра и т. д.

Сегодня он не услышит вполголоса брошенных за его спиной слов: «Когда мы наконец избавимся от этих…» Консьержка уже прослышала, что в «русском Париже» происходит что-то необычайное и что русские собираются покинуть «прекрасную Францию» (вот чудаки!). Когда же квартирант как бы невзначай вынимает из кармана новенький только что им полученный паспорт и небрежно помахивает им перед ее носом, она сразу догадывается, что именно произошло, правильно оценивает обстановку, немедля прекращает обычное брюзжание и начинает уверять, что она всегда глубоко уважала мсье и всех вообще русских и ей, право, очень жаль, что мсье собирается уехать (может быть, он еще передумает?) и что если ему не все нравится в доме, то ведь это очень легко урегулировать…

Все последующие дни, недели и месяцы он ходит как в тумане. Он, ранее никому не нужный, бесправный, поминутно всеми оскорбляемый, беззащитный refugie russe, сразу вырастает и в своих глазах, и в глазах всех окружающих. Лавочники, молочницы, хозяева прачечных, соседние консьержки, не удостоившие его за все 20 лет ни одним ласковым словом, вдруг начинают уделять ему такое внимание, какого они не оказывают и своим соотечественникам.

Они хором осведомляются, правда ли, что мсье собирается уехать и что все вообще русские куда-то уезжают?

И как же это так — жили, жили и вдруг ни с того ни с сего взяли да куда-то и поехали? И не лучше ли будет для мсье, если он никуда не поедет, а останется и дальше жить в этом земном раю?

Насчет «земного рая» у «мсье» всегда было особое мнение. Он не переменил его и сейчас.

А ответить можно коротко, не расточая лишних слов, все теми же заветными словами Маяковского.

И жить этот «мсье» отныне будет у себя дома, а не у чужих людей в качестве незваного гостя, как это было в предыдущие годы.

Поздней осенью 1946 года «советский Париж» проводил уезжавшую на родину первую маленькую группу своих соотечественников — около 200 человек. Отъезд основных его кадров был намечен на весну и лето следующего года.

В течение всего этого года единственным интересом жизни теперь уже не «русского», а «советского» Парижа был вопрос о сроках отъезда. Все переменилось в этом Париже сверху донизу. Старый «русский Париж» распаял сам собою и отошел в область истории. На смену ему пришел новый, «советский Париж».