Из пережитого

— Ишь ты, на уступки пошел, — язвительно сказал Фролов, — вот как мы вам бок-то наполыхали в 1905 году, теперь на уступки согласны. Только нам теперь от вас никаких уступок не надо. Просто-напросто ко всем чертям погоним, а кто чуть что возражать будет, тому чик-чик и веревку на шею!

— Ну ладно, — сказал он подумавши, — с землей туда-сюда, поделить можно, а торговлю купцам оставим, а производство капиталистам, чтобы они из пролетариев кровь пили? Не бывать этому, всех к черту на кулички разгоним, все отберем и национализируем, и взятки брать не с кого будет! И тюрьмы на фабрики переделаем, чтобы ни одного арестанта и тюремщика не было!

— Чувствую, чувствую, под кого подбираешься, — заворчал сердито Данила, — запирая камеру.

— С Фроловым о чем ни говори, — сказал он в волчок, — а уж до тюремных надзирателей он дойдет, завидки ему взяли, знать, сам на мое место метит!

— К черту, Данила, — подскочил он к двери, — и начальника, и помощников, и всех надзирателей! Довольно вам паразитами быть и чужим хлебом свиней с коровами кормить! Мы людишек не станем в тюрьме содержать, мы по-другому будем, всех на работу поставим, довольно вшей кормить тюремных!

Глава 66 Претензии Фролова

В месяц раз камеры обходил начальник тюрьмы и вежливо и бесстрастно спрашивал:

— Не имеете ли претензий и жалоб?

В один из таких обходов Фролов с серьезной важностью заявил:

— Суп жидковат, начальник, и кашки только по ложке дают, а то бы жить можно было!

Начальник смутился и не сразу ответил:

— Тут я поделать ничего не могу, столько полагается по расписанию, заявляйте инспектору!

По его уходе мы долго смеялись, Фролов прыгал и кривлялся от радости и уверял нас, что на завтра и суп и баланда будут гуще. Не будет крупица за крупицей бегать с дубиной.

Сопровождая начальника, Данила слышал претензию Фролова и, по его уходе с коридора, опять подошел к нашему волчку и сказал:

— Ишь ты, чего захотел, чтобы вас кашей досыта кормили да мяса по фунту давали, этак и из тюрьмы никого не выгонишь, и без того отбою нет, от войны спасаются и в тюрьму лезут.

— А как он испугался-то, Данила, он подумал, что я его про коров и свиней спрашиваю, он не дурак и сразу сообразил, чем это пахнет. Вот потеха-то!

— Ты доведешь всех до ручки, — ворчал Данила, — из-за твоих претензий и мне-то придется корову продавать.

— К черту всякую собственность, Данила, коровы тоже должны быть общие, — выкрикивал он, — я, знаешь, и другой раз что заявлю начальнику? Во-первых, скажу, что из тюремного сада очень дорого продают арестантам яблоки, во-вторых — почему у всех причандалов на кухне толстые рожи? А в третьих — нельзя ли на кухонные отбросы и остатки свинарник тюремный устроить, а то, мол, добра там всякого много пропадает, а заключенным хоть по праздникам щи свиные будут. Я ему такого арапа заправлю, что он ночей спать не будет со своими свиньями…

— Дались тебе эти свиньи, — сказал недовольно Данила, — точно ты в тюрьму-то навек пришел.

— А что ж нам, Данила, в своем отечестве да стесняться! Мы еще посидим и свиней тюремных дождемся, куда нам торопиться, хлебушка дают, баландой кормят до поту! Черт бы побрал эту Америку, Данила. Ну что ей было нужно в Европе, зачем в войну вступила? Ведь она нам всю обедню испортила! Чего доброго, побьют немца, и революцию тогда не сделаешь в победоносном государстве!

— У голодной куме — одно на уме: чужую собственность отнимать и революцию делать, — съязвил Данила, — все люди как люди живут, работают, приобретают, а эти недоучки — демократы то и знают, что губами щелкают: тот хуторок имеет, тот двух коров завел, у них не спросился, тот свинью вырастил… А сами что заработают, то и пропьют…

— Мы — во! мы сила! — разводил Фролов руками, — мы будущие хозяева земли русской, Данила Никитич, нам вперед столковаться надо: как вот с этими людишками управляться, — указывал он на меня. — Нам Маркс дал теорию, плант, а как его превратить в натуру — мы и сами не знаем, а чтобы не просчитаться, мы и должны будем забрать все в свои руки: хуторки с фабриками, и свиней с коровами. Мы все это зажмем в свой кулачок, Данила, и будем давать всем по крохотке. А что! корова твоя — молоко наше. А Тихомирову скажем: твой хуторок и земелька, а наш хлебушек, ладно! А «этих», мы, Данила, и спрашивать не станем, — ткал он в меня пальцем, — наложим, обложим, насядем, ён и повезет, ён богатырь, Микула… Селянинович, ён все свезет и заплатит. Ён и татар кормил, и царя с помещиками, и попов, и купцов, ён и нас покормит, ведь так, Данила, правильно я говорю? О, эта рать мужицкая, эта рать сиволапая, она все повывезет, только умей ее обратать да верхом забраться!

— Ну и ловкачи, ну и мудрилы, ну и жулики, — ухмылялся Данила, отходя от волчка, — они в сам деле последний крест с шеи снимут, только им волю дай.

А Фролов становился на четвереньки и всячески чудил и кривлялся, а потом подходил к волчку и громко запевал: «Отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног…»

Я попробовал на этот раз серьезно поговорить с нашим «социал-демократом», я сказал: