Из Питера в Питер

Мартенс, конечно, знал об одиссее ребят. Больше всего Людвига Карловича тревожили попытки ряда газет воспользоваться прибывшими в США не по своей воле ребятами для новой антисоветской травли. Он мало говорил, больше задавал вопросы и умел замечательно слушать.

Ему Ларька и Катя рассказали все... И об их непростом, бесконечном путешествии. И о том, как впервые его имя им назвал Джером Лифшиц, обещая всемирный хай... Тут Людвиг Карлович весело засмеялся: он знал Джерома Лифшица, радовался, что тот жив и его помнит. Рассказали о красных разведчиках; Мартенс снова задавал вопросы и был, кажется, доволен... Ларька хотел сказать даже о знамени краскома, но в последний момент застеснялся... Потом Мартенс по русскому обычаю напоил их чаем и повез к стадиону, где уже заканчивался концерт. Слушая, как восторженно и гневно говорят нью-йоркцы, осуждая всех, кто пытается не пустить русских ребят на родину, Мартенс подмигнул Ларьке и Кате:

— Молодцы!.. Будем бороться.

На следующий день он направил официальный протест правительству Соединенных Штатов, требуя немедленного возвращения вывезенных из Советской России детей... К этому времени о замечательном концерте русских детей, об их удивительной судьбе, о страстных просьбах ребят помочь им вернуться домой стало широко известно в Нью-Йорке. Нашлись газеты, которые дали более или менее правдивую информацию, писали и о триумфальных концертах в Сан-Франциско.

Но противники не унимались. Они упорно твердили, что именно ради спасения детей, ради их жизненных интересов не может быть и речи о возвращении в гибнущую Россию. Пронырливые репортеры нащупали-таки Ростика Гмырю и его дружков.

Америка ошеломила Ростика невиданным богатством. Витрины ломились от всякой снеди. Громоздились розовые, со слезой на ароматном срезе, ветчины и колбасы. Откормленные коричневые индейки сочились жиром. Вздымались к потолку горы румяных яблок, едва не лопающихся от сока груш, винограда, апельсинов, ананасов. Конфет, шоколада, пирожных было столько, что, если б их свалить в океан, вышел бы целый остров! Мимо всего этого изобилия сытые американцы шли и глазом не моргнув — до того обожрались. И одежды, самой дорогой, невиданной, тут было навалом. В витринах лежали даже золотые вещи и всякие драгоценности, просто так, за стеклом. И ходили американцы все в костюмах, при галстуках и запонках, в блестящих штиблетах — сразу видно, что денег девать некуда. Мальчишки и те носили буржуйские галстуки и шляпы.

Больше всего на свете Ростику и его дружкам хотелось жить так роскошно. Они и не воровали, держались только потому, что боялись попасться, а тогда ни за что тут не останешься, выгонят, придется переть домой.

Возвращаясь с концертов, они старались не торопиться, отставали, слонялись по улицам, глазели на витрины, восклицали с завистью:

— Вот это жизнь, мужики!

— Да уж житуха что надо...

— Ты бы хотел так жить?

— А кто бы не хотел?

— Да, жили бы мы здесь — ходили бы ручки в брючки, как заправские мистеры, и делали свой бизнес...

Однажды бежавший мимо торопливый репортер нью-йоркской «Трибюн» остановился, прислушался и, вытащив одной рукой записную книжку, другой ухватил Ростика.

— А как же сейчас, на концерте, вы просились домой? — спросил он, явно заинтересованный.

— Кто просился? Я? Мы? — зашумели Ростик и его гоп-компания, с горем пополам переходя на английский. — Ни боже мой! Что мы, дурные?..

— Мистер редактор, — сказал Ростик, приосанившись, — моя фамилия Гмыря, мои родители — коммерсанты... — Тут Ростик не очень и соврал — его отец и мать держали мясной ларек на одном из питерских рынков. — Мы все из приличных семейств, не какие-нибудь... Если хотите иметь самую жуткую правду о кровавых злодействах большевиков, мы вам все скажем. То, что мы видели и знаем, никто не знает. Только торопитесь, мистер... Это строго между нами. — Ростик задышал в волосатое ухо репортера. — Сюда, в Америку, уже засланы кровавые разведчики, самая страшная сила большевиков. Они нас всех поработили...

Репортер потребовал подробностей. Ростик готов был выдать любые подробности, но не даром же.

— За доллары, — с жадностью зашелестела гопкомпания.

— Заткнитесь, — потребовал Ростик, — какие доллары? Мистер редактор может подумать, что вы и правда такие жадные... Вы что, забыли, что мы идейные борцы? Нам бы только отстоять идею. Не подпускайте только к нам кровавых разведчиков, и пусть нас навсегда оставят в Америке. Мы тоже хотим жить как люди...

Они скрыли от всех свою беседу с репортером. Но многие заметили, как Ростик и его друзья торжествующе переглядываются, пересмеиваются и посматривают на всех сверху вниз. Миша Дудин давно забыл, что когда-то получал от Ростика подзатыльники, но тут снова отведал это угощение.

— Ламца-дрица! — веселился Ростик. — Четыре сбоку, ваших нет! Жизнь идет?

— Ты чего?

— Интересуюсь жизнью! Скажи мне по секрету, как друг, — он неожиданно обнял Мишу за плечи, — а Ларька или там Аркашка, как они, понимают жизнь?

— Тебе-то что?

— Ничего они не понимают! Им хана! Можешь так и передать...