Из-под пяты веков

Эти вопросы встречаются хохотком, приятельским похлопыванием по плечу.

– Ах ты, Иван Максимович, Иван Максимович! Для кого сярки янгу, а для тебя, друг,

сярка всегда таня.

От глаз Ивана Максимовича остаются узенькие щелочки, а зубы соперничают в белизне

со снегом.

– Дашь? – спрашивает тихонько.

– За деньги не дам. А угостить – кого и угощать, как не тебя? Душа – мера: пей, пока

видишь да можешь.

– Выпить – вот как хочется! Да и дело надо сделать.

Иван Максимович скребет рукой в затылке, топчется на месте и нерешительно говорит:

– В кооператив надо бы сперва. Должишко маленький есть там за мной... Отдать бы

наперво...

– Да брось ты! Не успеешь, что ли? Знаешь, как у нас говорится: долгу век долог. Топай

ко мне! Встречу нашу спразднуем, а потом... потом шагай себе с богом в свой кооператив.

Худой ты промышленник разве, что не сумеешь каких-то там семи-восьми десятков рублей

вернуть кооперативу?

Иван Максимович очень доволен: так вот и есть. Он – хороший промышленник в двух

тундрах – Большеземельской и Малоземельной. Зачем ему торопиться в кооператив? Не

рассчитается с долгом сегодня – завтра рассчитается. А не отдаст долга в этот приезд –

весной отдаст! Всё равно надо сюда за парнем приезжать: парень в ненецкой школе учится.

И Иван Максимович решительно поворачивает оленью упряжку к дому приветливого

русского человека.

3

Комната маленькая, квадратная. Пол выкрашен тёмно-коричневой краской. На стенах –

цветастые обои со следами мух и тараканов. Такие же обои и на потолке. Налево от входа, в

углу, ссутулилась небольшая кирпичная печка. В правом переднем углу – целый иконостас,

перед которым чадит голубая лампадка. Под иконостасом – четырёхугольный голый стол,

фигурно расписанный доморощенным маляром в четыре цвета: синий, красный, жёлтый и

зелёный. На столе – большой никелированный самовар, деревянная тарелка с варёной

нельмой, глиняная тарелка с кусками сырой сёмги, сырая оленина на медном подносе, две

бутылки водки и чайные чашки.

Не только Иван Максимович – любой кочевник в доме Никиты был желанным гостем.

Жена Никиты угощала «дорогого гостя» крепким чаем, а сам Никита – водкой. Наливая по

первой, он без передышки сыпал словами – то льстивыми для гостя, то язвительными для

себя, но приятно щекочущими самолюбие оленевода-кочевника:

– Иван да свет Максимович! Друг ты мой первеющий! Для ради встречи с тобой –

самолучшим моим дружком-приятелем... да для ради этой встречи завсегда найду по одной,

да и по другой!.. За твоё здоровье, Иван Максимович! За твои удачи в хозяйстве, в промысле!

Говорят: «Пьёшь до дна – не видать добра». А по-моему, другая поговорка ближе нашему с

тобой сердцу, Иван Максимович: «Пей, да дело разумей – и всё будет ладно да складно и

удачливо». Верно ведь?.. Гляди, как по-моему надо!

Выплеснув водку в рот, Никита опрокидывает пустую чашку на свою плешь – донышком

вверх.

– Видал?

Иван Максимович хохочет:

– По-твоему же делаю!.. Только плешь у меня не выросла...

– А ты и без опрокидки на голову донышко покажи! – советует Никита, подавая гостю до

краев наполненную чашку.

Иван Максимович пьет неторопливо, но с каждым глотком голова его всё больше и

больше запрокидывается назад, и дно чашки оказывается, наконец, над его лицом.

– Вот это по-нашенски! – одобрил Никита. – Давай-ка закуси чем бог послал. Говорят,

правда, что «между первой и второй не дышат». А про закуску после первой ничего не

сказано. Не согрешим, стало быть, ежели сёмужке да оленинке честь отдадим, а после того

уж и по другой хлопнем.

– Да хоть бы и по третьей, только меня не обносите! – раздается насмешливый голос у

входа в горницу. Это – сосед и всегдашний собутыльник Никиты – рыжебородый, маленький,

весь какой-то кругленький староста тельвисочной церкви.

– Да бывало ли, чтобы без тебя я хоть рюмку выпил? – отшучивается Никита.

Переступив порог комнаты, староста сначала крестится, глядя на иконы, потом

приветствует хозяев:

– Ночевали здорово, все крещеные, – здравствуйте! О-о... да тут сегодня редкий

гостенёк?! Ивану Максимовичу доброго здоровьица на сотенку годков да каждогодно

опромышливать по сотенке песцов!

Что может быть приятнее для оленевода-охотника, чем пожелание такой богатой удачи!

Иван Максимович даже жмурится от удовольствия, как кот, которому почёсывают за ушами.

Никита наливает, между тем, водку, приговаривая:

– Не думай, что полную тебе поднесу, хоть ты и любишь приговорочку: «Чарка велика,

так и водочка хороша». А мой отец-покойник, хоть и не пил, да и за ухо не лил, а любил

поучать меня: «То и хорошо, что рот дерёт, а хмель не берёт». Пей, стало быть, по маленькой,

чтобы во рту драло, а хмель не брал.

– Всякое даяние благо, ежели от чистого сердца дается, – смиренно говорит староста,

точно подражая голосу попа той церкви, в которой и сам служит церковным старостой.

4

На столе появилась колода карт. За столом на двух венских стульях и скамейке сидят