Из поэзии 20-х годов

Во мне забился новый,
Совсем живой родник.
Я человечье слово
По-новому постиг.

Оно звенит и плачет

И чувствует как грудь
И горю и удаче
Предсказывает путь.

Оно полно томленья,

Отравы и услад,
Когда живут коренья
И листья говорят.

Оно полно тревоги,

Когда в бессонный час
Заговорят не боги,
А лишь один из нас.

Оно светло, как реки,

Как сонмы вешних рек,
Когда о человеке
Затужит человек.

И нет доверья слову,

И слово — пустоцвет,
Коль человечьим зовом
Не зазвучит поэт.

Что мне луна, и травка,

И сад прекрасных роз,
И лиственная давка
Черемух и берез!

Постиг иное слово

Я в буре наших дней:
Природа — очень ново,
Но человек новей!

1926

Дулейка [2]

В камышах шишикает шишига[3]

:«Не купайся, сгинешь за копейку!»
Дал шишиге хлеба я ковригу,
А шишига мне дала дулейку.

На дулейке только заиграю, —

Все поля, вздохнув, заколосятся.
Потемнеет нива золотая,
Зашуршит, и сны ей тут приснятся.

Позабудут странники убоги

Долгий путь к угоднику Николе.
Соберутся, сядут при дороге
Во широком златозвонном поле.

Я возьму чудесную дулейку,

Заиграю звонким переливом.
«Ой, ходила туча-лиходейка
По родным невыхоженным нивам.

Ой, гуляли буйные ватаги,

Русь ковали в тяжкие оковы.
Русь вязали пьяные от браги
По полям опричники царевы!

Ой, томились пойманные птахи

По родному радостному краю.
Отрубали голову на плахе
Всенародно парню-краснобаю!

Ой, взгляните, люди, на покосы:

Не столбы ли виселицы видно?
Ой, не волк ли пил господни росы,
Не седой ли плакался ехидно?»

Зашумело вызревшее просо,

Распахнула зорюшка шубейку.
Положивши голову на посох,
Хвалят слезно странники дулейку.

В камышах шишикает шишига:

«Не купайся, сгинешь за копейку!»
Дал шишиге хлеба я ковригу,
А шишига мне за то — дулейку.

1917

Николай Панов

Агитатор