Из праха восставшие

У Нострума П. К., как называли его для краткости, была скрюченная спина, да и рот его тоже был скрюченный. Один его глаз казался то ли приоткрытым, то ли прижмуренным, в зависимости от того, с какой стороны на него посмотришь, другой горел чистым, веселым огнем, как подвеска хрустальной люстры, и был притом перманентно перекошен.

– Иными словами…

Нострум П. К. замолк, задумался и наконец завершил фразу:

– Не говорите мне, что я делаю. Я не желаю этого знать.

Члены Семьи, собравшиеся в обширном амбаре, отозвались удивленным перешептыванием.

Треть из их числа прилетела, либо припорхала, либо прибежала волчьими тропами с севера и юга, запада и востока, оставив позади шесть, если не больше, десятков кузенов, прадедов и разнообразных знакомых. И все потому, что…

– Почему я все это говорю? – не унимался Нострум П. К.

А и правда – почему? Пять с лишним дюжин одинаково не похожих друг на друга лиц склонились в напряженном ожидании.

– Европейские войны опустошили небо, в клочья изорвали облака, отравили каждое дуновение ветра. Даже гигантские, с запада на восток стремящиеся небесные течения насквозь пропитались серным смрадом. Рассказывают, что за время недавних войн на деревьях Китая не осталось птиц. Восточным мудрецам приходится жить среди пустых, онемевших деревьев. Теперь то же самое грозит и Европе. Не так давно наши сумеречные кузены перебрались через пролив в Англию, где им, возможно, удастся выжить. На какое-то время. Когда и там рухнут последние замки и люди окончательно отбросят то, что именуется у них суевериями, наши кузены начнут болеть, хиреть, а после и вовсе истают.

При этом слове все судорожно вздохнули. По Семье прокатились негромкие, скорбные стоны.

– Большинство из вас, – продолжал старый, как время, старик, – может никуда не спешить. Вам здесь удобно. Здесь есть чуланы, чердаки, сараи и уйма персиковых деревьев, так что бесприютными вы не останетесь. И все же все это крайне печально. Потому-то я и сказал, что сказал.

– Не говорите мне, что я делаю, – процитировал Тимоти.

– Я не желаю этого знать, – шепотом продолжили пять дюжин родственников.

– Но теперь, – сказал Нострум П. К.,– мы должны знать. Вы должны знать. За долгие века мы не нашли никакого названия, не подобрали никакого ярлыка, чтобы обозначить себя, полную совокупность… нас. Итак – начнем.

Но прежде чем кто-либо успел приступить к делу, на парадные двери Дома обрушилась огромная тишина – тишина, какая могла бы наступить после оглушительных раскатов грома, который так и не ударил. Это было, словно огромный рот с ветром преполненными щеками дунул на дверь и посеял в ней дрожь, чтобы известить о приходе некоей сущности, наполовину зримой и присутствующей здесь и нет.

Прибыл призрачный пассажир с полным набором готовых уже советов.

Никто и никогда не смог объяснить, каким образом призрачный пассажир не только сумел выжить (если, конечно, к нему применимо это слово), но и пересек потом половину мира, чтобы оказаться под конец в Октябрьской Стране. Можно только догадываться, что сперва он скитался по обезлюдевшим монастырям, опустевшим церквям и заброшенным кладбищам Шотландии и Англии, а затем отплыл на призрачном корабле в Мистическую Гавань[21], что в Коннектикуте, и добрался неведомыми тропами через леса и поля до Северного Иллинойса.

В ночь, о которой мы говорим, небо было почти что ясное, если не считать одного маленького облачка, которое плыло себе да плыло, а затем вдруг пролилось дождем прямо на веранду огромного Дома. Забормотали, торопливо заикаясь, запоры, главная дверь распахнулась настежь – и на пороге стояла новая, прекрасная группа воссоединяющихся с Семьей иммигрантов: призрачный пассажир и Минерва Холлидей, прямо чудо, какие мертвые, особенно если учесть, сколь долго они пробыли в мертвых. Отец Тимоти вгляделся в это едва прозреваемое содрогание холодного воздуха, ощутил в нем разумную сущность, способную отвечать на вопросы еще до того, как они заданы, а потому спросил:

– Вы из нашего числа?

– Из вашего числа или в вашем числе? – переспросил призрачный пассажир. – И что такое «вы» или «мы»? Может ли оно быть поименовано? Имеет ли форму? А если да – чем эта форма заполнена? Состоим ли мы в родстве с осенним дождем? Поднимаемся ли мы холодным паром над заболоченными низинами? Или похожи на предрассветный туман? Рыщем мы, бегаем или скачем? Кто мы – тени на замшелой стене? Или пыль на мраморном, с отбитыми крыльями надгробном ангеле? Парим мы, или летаем, или пресмыкаемся октябрьскими эктоплазмами? А может быть, мы – звуки шагов, пробудившие нас, чтобы мы стукались черепами о гвоздями заколоченную крышку? Или легкое, как полет летучей мыши, сердцебиение, стиснутое в кулаке, или когтях, или зубах? Ткут ли наши кузены ткань своего бытия, как существо, приарканенное к шее этого ребенка?[22] – Он показал пальцем.

Арах безмолвно выпустил новый дюйм паутины.

– Или ютятся вместе с этим? – снова жест.

Мышь скрылась в рукаве Тимоти.

– Бесшумны ли мы в каждом движении – как это?

Ануба потерлась о ногу Тимоти.