Из праха восставшие

– Не за что, мальчик, – заговорил отец всей тьмы. – Слушай, и я расскажу, как нахлынул этот прилив неверия. Иудео-христианский мир лежит в руинах. Неопалимая купина больше не загорится. Христос больше не придет, из страха, что Фома Неверующий его не признает. Тень Аллаха тает под полуденным солнцем. Христиане и мусульмане брошены в мир, раздираемый бессчетными войнами, которые сольются в итоге в одну огромную. Моисей не спустится с горы, ибо на нее не поднимется. Христос не умрет, потому что и не рождался. И все это, имейте в виду, крайне важно для нас, потому что мы суть обратная сторона монетки, подброшенной в воздух – орел или решка? Что победит – святость или нечестивость? Но видите ли вы, что главная проблема не в том, что победит, а в том, победит что-нибудь – или ничто? Не в том, что Иисус одинок и Назарет лежит в запустении, а в том, что большая часть населения уверовала в Ничто. Что не осталось места ни для прекрасного, ни для кошмарного. И мы тоже находимся в опасности, запертые в могиле вместе с так и не распятым плотником. Погребенные под обломками Черного Куба…[23] Мир поднялся на нас войной. И они не называют нас Супостатом, ибо это наполнило бы нас плотью и кровью. Чтобы ударить в лицо, надо видеть это лицо, чтобы сорвать маску, надо видеть маску. Они воюют против нас тем, что притворяются – нет, уверяют друг друга, что нас нет. Это даже не война, а призрак войны. Уверовав в то, во что веруют эти неверующие, мы рассыплем свои кости во прах и развеем их по ветру.

Над столом прокатилась скорбная волна вздохов и испуганного бормотания: «Нет… Нет… Нет…»

– Не «нет», а «да», – сказал отец, поплотнее запахивая свой древний саван. – Когда-то война была совсем простой: на одной стороне христиане и мусульмане, на другой – мы. Пока они верили в свои учения и не верили в нас, мы обладали вполне ощутимой плотью. Мы знали, за что нам сражаться, чтобы выжить. Но теперь – в мире, наполненном воителями, которые не нападают, а равнодушно отворачиваются или просто проходят сквозь нас, которые даже не оспаривают наше существование как крайне сомнительное, – мы оказались безоружными. Еще одна приливная волна презрительного неверия, еще один губительный град небытия, и наступающий апокалипсис одним небрежным дуновением затушит наши свечи. Над миром пронесется нечто вроде пыльной бури, и нашей Семьи не станет. Она будет снесена одной простейшей фразой: «Вы не существуете, вы не существовали, вас никогда не было».

– Ах… А-а-а… Нет… – прошелестело над столом. – Нет, нет.

– Не так быстро, – попросил без устали строчивший Тимоти.

– Так в чем же состоит план военных действий?

– Простите?

– Ну, – сказала темная, невидимая приемная мать Тимоти Видимого, Тимоти, ярко освещенного, ясно различаемого, – ты развернул перед нами кошмарное очертание Армагеддона. Ты почти уничтожил нас словами. Теперь верни нам надежду. Мы знаем, с кем и с чем мы сражаемся. Но как нам победить? План контратаки, пожалуйста.

– Вот так уже лучше, – пробормотал Тимоти, без труда поспевавший за неспешными словами матери.

– Проблема в том, – вступил призрачный пассажир, – что люди должны поверить в нас до некоторой степени. Поверив в нас слишком уж истово, они тут же начнут затачивать колья и ковать молотки, вырезать распятия и шлифовать зеркала. Убедив их, мы пропали, не убедив – пропали. Как нам сражаться, не подавая вида, что сражаемся? Как проявить себя, не проявляясь излишне отчетливо? Как сказать людям, что мы не умерли, хотя и похоронены по всем правилам?

Темный отец тяжело задумался.

– Рассредоточиться.

Все присутствующие повернулись и взглянули на рот, внесший это предложение. На рот Тимоти. Тимоти вскинул глаза и с ужасом понял, что, сам того не заметив, встрял в разговор.

– Повтори, пожалуйста, – приказал отец.

Тимоти плотно зажмурился и повторил:

– Рассредоточиться.

– Поподробнее, сынок.

– Ну вот, – сказал Тимоти, – посмотрите на нас, мы тут все в одной комнате. Мы тут все в одном Доме. Мы все в одном городе.

– И так что? Ты говори, говори, – подбодрил его спеленутый отец.

Тимоти негромко пискнул. Встревоженная мышь юркнула к нему за пазуху. Паук, висевший у него на шее, мелко завибрировал. Ануба глухо заворчала. Но раз отец сказал «говори» – приходилось говорить.

– Ну вот, – сказал Тимоти, – у нас же тут в Доме строго ограниченное место для всех этих листьев, что прилетают на крыльях ветра, для всех зверей, которые проскальзывают лесными тропами, для всех прилетающих летучих мышей, для всех дождей, падающих с неба. У нас осталось совсем немного чердачных каморок, причем одна из них уже занята призрачным пассажиром и его медсестрой. Осталось совсем немного погребов для древнего вина, совсем немного чуланов, где можно хранить полупрозрачные, почти неосязаемые эктоплазмы, совсем немного стенной поверхности для новых мышей, совсем немного углов для паутины. А потому нам нужно бы распределить души пошире. Как-нибудь вывести их из Дома и разместить в безопасных убежищах по всему штату, если не по всей стране.