Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936

Речь Лаваля, неоднократно прерывавшаяся аплодисментами, была очень хорошо принята всей Ассамблеей. Когда Лаваль сходил с трибуны, его остановил и поздравил сэр Сэмюэль Хор. Его поздравили также Ван-Зееланд, Политис, Осусский, Мадариага и Бек. Иден любезно поблагодарил меня за ту роль, которую я, по его мнению, сыграл при подготовке выступления. 13-го я получил записку от Гастона Жеза, в которой говорилось: «Не нахожу слов, чтобы выразить вам свою признательность за благотворное влияние, оказанное вами при окончательной редакции французской декларации. Особое внимание обращает на себя конец выступления. Я последовал вашим добрым советам. Как стало известно, сегодня вечером император выступит с заявлением по радио. Не будет ли это ответом на посланные ему мною телеграммы?»

На трибуне Ассамблеи один оратор сменял другого. Представитель Южно-Африканского Союза Те Уотерс отметил беспокойство, вызванное в его стране стремлением некоторых европейских государств к новому расчленению Африки, а также угрозой уничтожения одной из последних суверенных стран этого континента. «Если допустят это преступление, если Африка будет использована Европой в своих корыстных планах и целях, – заявил он, – то настанет час – и мы глубоко убеждены в этом, – когда, вооружившись, она восстанет и добьется свободы, как это уже случалось прежде в ее долгой и мрачной истории. И тогда она снова впадет в то состояние первобытного варварства, на преодоление которого мы затратили на Юге столько усилий». Те Уотерс выразил свое удовлетворение по поводу того, что представитель Франции нарушил свое молчание, так как «правительство и народ Южной Африки с законным основанием считают великую французскую нацию, обладающую столь высокой культурой, основным оплотом коллективной системы и самым эффективным поборником коллективных действий и коллективной безопасности… Было бы непостижимо, если бы Франция продолжала колебаться в утверждении той идеи, что все мы связаны обязательствами, принятыми нами на себя согласно Уставу Лиги наций, и торжественными формулировками Парижского пакта».

Замечательные дебаты! Впервые за все время, прошедшее со дня обсуждения протокола 1924 года, прозвучал голос международной совести; мир стремился к единству на основе разума. Выступление министра иностранных дел Португалии г-на Монтейро в защиту Устава было проникнуто глубоко возвышенными мыслями. Малая Антанта также стоит на позиции коллективной безопасности: ее точка зрения была изложена Пуричем. Представители Скандинавских стран и Латвии высказались в том же духе. Теперь международное согласие было достигнуто. Я нахожу, что сами итальянцы смягчили свою позицию. Барон Алоизи, зная о моей любви к народу Италии и о моих симпатиях к нему лично, просил меня о содействии, не подозревая, что это несовместимо с моими убеждениями.

Настала очередь Литвинова. Он впервые участвовал в общей дискуссии. Он держался очень скромно; похвалил деятельность Лиги наций, оспаривал тезис барона Алоизи об агрессии, выразил сожаление, что конференция по разоружению не была преобразована, как он предлагал, в постоянную конференцию мира, возобновил свое предложение о всеобщем полном разоружении, выразил сожаление по поводу того, что Восточный пакт не получил более широкого применения, одобрил франко-английское соглашение от 3 февраля и приветствовал речь сэра Сэмюэля Хора, которая, по его мнению, является благоприятным предзнаменованием для будущего Лиги наций. Литвинов предпочел бы обсудить вопрос о мире в целом, не ограничиваясь рассмотрением итало-абиссинского конфликта; однако Советское правительство рассмотрит и этот конфликт со всей беспристрастностью и решимостью. Советский Союз принципиально враждебен любым проявлениям империализма, он выполнит все свои международные обязательства; он не хочет повторения недавних ордалий[196]. Литвинов выступал по-английски. Его последними словами было: «No more of such Ordalies».

* * *