Из ранних произведений (1835 – 1844)

Что вижу? Целый стан, неся зловонье, мчится!
Как только солнца лик от смрада не затмится?
Кто эти воины? Кто нечестивый род
Со всех концов земли в сражение ведёт?
Нет, то не воины! То собрались отбросы
Со всей Германии точить крамолы косы.

Они уж чуяли, что казнь недалека,

Что их господь отверг, что дьявола рука
Над ними поднята, они уже хотели
Богопротивные свои отринуть цели, –
Как вдруг раздался зов: Арнольда зычный рог
На дьявольский совет всех в Бокенгейм привлёк.
«„Свободные“, доколь сидеть за печкой будем?
Уже романтика растлила душу людям,
Реакция царит, и мерзостный паук
Улавливает в сеть служителей наук.
Над Бауэром висит дамоклов меч; в цензуре
Плоды всех ваших дум сметаются, как бурей.
Так вот же вам, друзья, мой краткий манифест
(Коль цензор мне его пропустит, а не съест):
Пора собраться нам, как истым дипломатам,
И средства обсудить борьбы с врагом заклятым;
Свобода! Для властей страшнее слова нет,
И в этом-то словце для них всех зол секрет;
В согласие вошёл с жандармом агнец божий
И возлюбил лишь тех, что на скотов похожи.
Итак, „Свободные“, вас в Бокенгейм зову;
Там новых подвигов откроем мы главу».

Как только манифест проник во все селенья,

Сердца безбожников объяло вожделенье:
«Скорее в Бокенгейм!» – кричат все, как один.
Наглейших выставил, конечно, град Берлин.
Кто впереди идёт? То Арнольд Руге ярый;
За ним свирепые шагают янычары.
Что Якобинский клуб? Собрание детей
В сравненьи с мерзостной, безбожной ратью сей.
Вот Кёппен шествует с огромными очками;
Ему б в углу сидеть, но Руге злое пламя
В его груди рукой безжалостной возжёг.
Он шпагу ржавую надел на левый бок,
Которая висит, как хвостик у чертёнка;
Всё время ею он повиливает звонко.
При эполетах он и с рупором в руке,
Чтобы был слышен всем – и тем, кто вдалеке, –
Крик смелой юности, взыскующей познанья.
А вот и Мейен вслед! Он обратил вниманье
Европы на себя – надежда вражьих сил,
Он в чреве матери Вольтера изучил.
Мерзавец, он с собой ведёт юнцов безусых,
Племянников своих; их развратить во вкусах
Сумел он и теперь со всей своей роднёй
В гостеприимный ад летит вниз головой.
А тот, что всех левей, чьи брюки цвета перца
И в чьей груди насквозь проперченное сердце,
Тот длинноногий кто? То Освальд – монтаньяр!
Всегда он и везде непримирим и яр.
Он виртуоз в одном: в игре на гильотине,
И лишь к единственной привержен каватине,
К той именно, где есть всего один рефрен:
Formez vos bataillons! aux armes, citoyens![238]
А тот подле него, похожий на атлета,
Не Эдгар ли Бауэр с душой кровавой это?Да, это он! Пушком покрыт злодея лик,
Но, хоть годами юн, коварством он – старик;
Он фраком голубым души не скроет чёрной;
Снаружи франт, внутри – он санкюлот задорный.
За кровопийцей тень шагает по пятам:
Ей Радге[239] прозвище, его он дал ей сам.Вон Штирнер, лютый враг стеснительных условий.
Он нынче пиво пьёт, а завтра крикнет: Крови!
Лишь взвизгнет кто-нибудь своё: à bas les rois,[240]
Уж он тотчас ввернёт: à bas aussi les lois![241]
Последним тащится – нечёсаный, небритый,
Давно не видевший ни мыла, ни корыта,
Собачьей старостью согбенный – Патриот;[242]По духу – заяц он, по виду – санкюлот.
Так с криком, с топотом несутся атеисты,
Которых ты пожрёшь со временем, нечистый.
Всех впереди Арнольд; томы своих Аннал
Он к длинному шесту, как знамя, привязал.

Когда же прибыли все к месту назначенья,

Уже был Бруно там; в припадке исступленья
Он машет в воздухе листом того труда,
Которым библию сметает навсегда.
Зелёным сюртуком на тощенькой фигуре
Он выдаёт своё родство с семьёю фурий.
Кто мчится вслед за ним, как ураган степной?
То Трира чёрный сын[243] с неистовой душой.Он не идёт, – бежит, нет, катится лавиной,
Отвагой дерзостной сверкает взор орлиный,
А руки он простёр взволнованно вперёд,
Как бы желая вниз обрушить неба свод.
Сжимая кулаки, силач неутомимый
Всё время мечется, как бесом одержимый!
Из Кёльна Юноша[244] за ним ступает вслед;Ни в небе, ни в аду такому места нет.
В нём, в этом молодом патриции богатом,
Смешался санкюлот лихой с аристократом!
Путей запутанных душа его полна,
В кармане у него содержит сатана
Рать Золотой Орды. Вслед Ртг проклятый
Идёт, грозя рукой, в кулак огромный сжатой.
Из уст его столбом восходит вечно дым:
Он страстью к прелести табачной одержим,
И с трубкою своей тогда лишь расстаётся,
Когда, оскалив рот, над господом смеётся.
Но кто сей грозный муж, сей жуткий паладин,
Что с юга на призыв пришёл совсем один?
Он сам – что целый стан безбожных и бесстыдных,
Что целый кладезь дум и замыслов ехидных,
И вечно с подлою хулою на устах;
То Людвиг – господи, помилуй! – Фейербах.Бесшумно двигаясь, скользит он над землёю,
Как жуткий метеор, что брошен силой злою.
Питанья символ, хлеб, держа в руке одной,
Бокал, наполненный огнём вина, – в другой,
Се восседает он по самый пуп в купели,
Уча, как новый чин осуществлять на деле.
Смысл таинств состоит, по мненью мудреца,
В том, чтоб купаться, жрать и пить, пить без конца.
Его встречает рёв приветных восклицаний,
Его ведут в кабак для пьяных возлияний,
И поднимается столь яростный галдёж,
Что в том, что все кричат, двух слов не разберёшь.

Шатанье взад, вперёд и буря завываний

Не унимаются, и в зале заседаний
Порядок водворить немыслимо никак:
Недаром ведь покой – им ненавистный враг.
Вдруг гнев на Кёппена, сидевшего дотоле
В молчании, напал: «В степях я диких, что ли!
Не стыдно ль, варвары, галдеть вам, позабыв
О том, зачем сюда пришли мы на призыв?
О Арнольд, друг и вождь, открой скорее пренья,
И нашим силам дай скорее приложенье».
Тут Освальд с Эдгаром подняли вместе вой:«Да успокойтесь же! К чему галдёж такой?»
Затихло вскоре всё, и Арнольд, между делом
Уж три бифштекса в рот впихнувши жестом смелым,
Вскочил на кафедру и, утирая рот,
Окинул взором зал. Потом как заорёт:

«Что за чудный синклит вижу вокруг! Други, готовьтесь в бой!

Вас, Свободные, ждёт слава иль смерть за идеал святой;
Пусть реакция нам подло грозит, пусть подымает вой,
Пусть безумствует! Что ж! Ей ли сразить наш неразрывный строй?»
Но Освальд с Эдгаром прервали красноречье;Их возглас прозвучал, как рёв нечеловечий:
«Прекрасных слов уже довольно ты, Арнольд,
Сказал. Мы ныне требуем другого: дела!»

Толпа задвигалась, и «браво» загудело;

Со всех сторон неслось, как эхо: «Дела, дела!»
Но Руге крикнул вдруг, с насмешкой на устах:

«Наши дела лишь в словах; так было, и впредь будет долго,

С древа абстракции сам практики плод упадёт».

А оба крикуна тем временем, в погоне

За делом, малым хоть, на стуле, как на троне,
Подняли Бауэра; и уж толпа кругом,
И Бруно, как орёл, парит под потолком.
Смотри, его глаза горят безумным жаром,
Чело помрачено, как тучей, гневом ярым;
Под ним же, слышишь, рёв!.. – Но, – глядь, – в углу другом
Из Трира чудище, на Ртг верхом,Ревёт неистово. Ревут, как звери, оба:
«Знать, баснями кормить ты будешь нас до гроба?!»

Бауэр

: «О ослеплённый!Да погляди же!
Воинство набожных
Ближе и ближе!»

Чудище

: «Проклятый родРастёт, растёт!»

Бауэр

: «Бёйтель, верхом на скотине,По весям странствует ныне!»

Чудище

: «Как слышно, давно замыслил ИеговаПослать на землю Мессию снова».

Бауэр

: «Не один агнец намЖизнь нынче отравляет ядом:
Приходится бороться с целым стадом».

Чудище

: «Ведь нынче под луной,Куда ни плюнь, повсюду дух святой».

Оба

: «Кроме того, что нас мучает Троица,Союз полиции и веры не даёт успокоиться!»

Чудище

: «Не дремлет их воинство!Где же наше достоинство?»

Бауэр

: «Они за оружие,А мы-то чем хуже, а?»

Уж крикнул тот-другой: «Мы им дадим отпор!»

Но Фейербах опять воспламенил раздор.
«Ужели, – крикнул он, – вам пря не надоела?
Коль требует кто дел, пусть примется за дело!
Свободный человек лишь сам себя ведёт;
Кому в своих делах давать ему отчёт?»
Вдруг Кёппен встал: очки двойным сверкнули бликом,
«Свободные» молчат пред олимпийским ликом:
«Почто противишься союзу, Фейербах?
Порядок водворит лишь он у нас в рядах;
Поток прогресса вдаль тогда польётся ровно
И – что важней всего – мы победим бескровно!»
Тут Освальд с Эдгаром: «Какой ты атеист? –Вскричали вне себя: – Ты жалкий жирондист!»
А Штирнер, возмутясь: «Насилие над волей!
Нам криком навязать закон желают, что ли?
Вас после этого „Свободными“ зови!
Нет! Рабство гнусное сидит у вас в крови!
Долой законы все!» – Тут полное смятенье
Грозило охватить бесовское раденье, –
Как вдруг раздался шум, и через крышу в зал
Бумажный змий влетел; то Виганд – о скандал! –
На собственном явился самолёте.
«Позорно вы себя, – им крикнул он, – ведёте!
Ужель вам мало,
Что на Анналах сумел летать я.
Их сам слепил я,
Их сам скрепил я, ваш Блюхер, братья!
Парю ж над вами я в атмосфере!
Долой унынье! Мужайтесь в вере!
Ведь Франкфурт рядом
С покорным стадом своих мужей. Там тишь да гладь.
Там робкий лепет,
Там рабский трепет.
Вы не хотите пример с них взять?
Иль к вам оттуда
Подуло худо,
Союзный ветер донёсся злой?
И в этой стуже
Всё хуже, хуже
Дышать „Свободным“? Тогда за мной!
Я в Лейпциг вас зову, где я воздвиг оплот,
Который никогда от штурма не падёт;
Тот дом, где торговал я гегельянством, ныне
В несокрушимую мной превращён твердыню,
Так вот же, в Лейпциг мной вы все приглашены!
Где центр издательства, да будет центр страны».

«Да, в Лейпциг

! – крикнуло собранье в увлеченьи; –Оттуда выступим в последнее сраженье».
На змие Виганд взмыл, все двинулись за ним;
И только Фейербах остался недвижим. –

Но прочь от этих мест! Ласкающие дали

Меня влекут, – манит град Галле, что на Зале.Блаженный град! Тебя не позабыл господь,
Не смог твоих сынов лукавый побороть.
Как Руге ни точил слюны своей отраву,
Свою ты сохранил непомрачённой славу.
И Руге в ярости покинул твой предел.
Так славь же господа за свой благой удел!
И правда! Радостно сбираются сегодня
Для славословия избранники господни.
Прекрасный сонм! Вот там сапожничек стоит;
Ему быть набожным грудь впалая велит.
А рядом трезвенный кабатчик круглолицый,
Он нацедит тебе за денежку водицы,
Смиреньем набожным сияет лунный лик;
Как не сказать, что ты, о веры ключ, велик?!
Вот бабушка стоит, согбенная грехами;
Сквозь тело ветхое сияет веры пламя;
Она хрипит псалом блаженно, как в раю,
Крестя всё время грудь иссохшую свою.
Смотри, а вот и Лев с брегов высоких Зале,
Чьё благочестие архангелы признали;
Он с верою в поход на гегелингов шёл,
Он с верой защищал и церковь, и престол,
Он с верой гнусную историю вселенной
Исправил; внёс в неё небесный свет нетленный.
Войдите ж, верные, в уютный, скромный дом
И спойте господу признательный псалом.
Ты слышишь! Сладостно их пенье раздаётся
И к трону вышнему, как фимиам, несётся:

«Мы – падаль пред тобой, господь.

Полна зловонья наша плоть,
А в наших душах семя ада.
С рожденья мы обречены
Грешить на радость сатаны;
Нас растопчи! Так нам и надо!
Всё же нашему страданью
Врачеванье
Ты благой даруешь дланью.

Ты в небеса впускаешь нас,

Где ангелы возносят глас,
Поя тебе хвалу, о боже!
Ты прочь лукавого прогнал,
Который так нас угнетал!
Пожри проклятого, о боже,
Пусть же за свои деянья
В воздаянье
Он получит наказанье!»

Но вот, перекрестясь, на стул сапожник встал

И проповедь о зле, объявшем мир, сказал:
«Смотрите, бездны пасть раскрыта перед нами;
В ней адское бурлит, шумит, бушует пламя.
День близок, – огненный взовьётся ураган,
И он проглотит нас, всех верных христиан.
Смотрите! Множатся бесов злоумышленья!
Велик господь! Грядем мы к светопреставленью».
«Аминь, – воскликнул Лев, – о братья, верьте, верьте!
Без фиговых листков по свету бродят черти;
К нам шлёт великую блудницу Вавилон:
Богиню разума; дрожат алтарь и трон.
Чем Руге не Дантон? Второго РобеспьераМы видим в Бауэре! Марата-изувераЕщё превозойдёт проклятый Фейербах!…
Последний ждите день с молитвой на устах!»

Так кончил он. И вдруг предстал, не ждан, не гадан,

Брат Бёйтель; вкруг него курился росный ладан,
На богоизбранной ослице он сидит
(И вознесенье он верхом на ней свершит).
Воздевши к небу взор, горящий дивным жаром,
«К вам путь меня привёл, – воскликнул он, – недаром»;
Так говорит господь: Сей муж – избранник мой;
Он двинет воинство моё в последний бой.
Вы ныне Бёйтелю должны повиноваться.
Пред ним мои враги, как плевел, расточатся.
Так мне сказал господь; я на колени пал
И со смирением его призыву внял.
С отвагою в душе пустился я в дорогу,
Чтоб верой озарить греховную берлогу.
И я пошёл в дворцы владетельных князей,
В хоромы знатные, в жилища богачей;
Но к суете земной полны они влеченья;
У них я встретил лишь насмешку и презренье.
Чревоугодники сидели за столом,
Богато убранным, и тешились вином.
Прах отрясая с ног, я в гневе удалился.
Но ночью мне во сне господь, мой бог, явился
И рёк: – «В игольное ушко пройдёт верблюд
Скорей, чем богачи в небесный рай войдут.
Ты к беднякам иди! Там, на большой дороге,
Тебя с надеждой ждут, кто нищи и убоги.
Хромых, слепых, калек, стоящих у оград,
Сбери и приведи в святой мой вертоград.
Вот лучшее ядро благочестивой рати.
Иди ж! Они тебе воскликнут „исполати“! –
Такой мне был во сне божественный глагол;
Я внял ему и к вам, о верные, пришёл.
Вас призывает бог, творите же молитвы
И приготовьтесь к дню последней, грозной битвы.
Свободных армия уж к Лейпцигу идёт,
Где в доме Виганда их крепость и оплот.
И там за грудой книг, за кипами бумаги,
Они нас будут ждать. Исполнитесь отваги,
О верные! Разбить должны мы злую рать
Врагов всевышнего и крепость их занять.
Мужайтесь же, друзья, в любви, в надежде, в вере!
Я вижу: предо мной открыты в небо двери.
Ко всем сокровищам святая вера – ключ.
Ты, Галле набожный, лишь верою могуч.
Был с верой божий сын зачат в девичьем лоне;
Исполнясь верой, кит вернул свободу Ионе,
Нам воскресение бог с верой возвестил
И с верой он уста ослиные открыл.
Прозрел слепой в тот миг, как укрепился в вере.
Я с верой вверх гляжу и вижу в небо двери;
Я с верой говорю: credo, ut intelligam[245],
Я с верою за крест держусь, на зло врагам.
Всё, что б ни делал я, основано на вере;
Я с верой вверх гляжу и вижу в небо двери.
Мне говорит господь: пусть станет Лев, мой раб,
Над братьей в Галле; тут его пусть будет штаб.
А ты по городам, по весям и селеньям
Вербуй мне воинов с неутомимым рвеньем.
Ты, Бёйтель, мой пророк, не должен отдыхать,
Пока не собрана благочестивых рать.
Так рёк господь, и я в великой крепок вере;
Прощайте же, друзья! Я вижу в небо двери». –