Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга

Следующая, десятая глава заключает в себе описание «неожиданного препятствия» – закрытых ворот Святого Града по поводу пятничной молитвы мусульман. Разумеется, здесь следуют размышления христианина о положении Святой Земли вообще («Власть над нею неверных ясно изображает заслуженный гнев Божий…») и святых мест Иерусалима в частности («…я для посещения Гроба Господня должен был униженно просить, чтоб мусульмане удостоили побеспокоиться открыть мне двери храма…», «Не менее прямым упреком для христианина служит настоящее положение Крестного Пути»).

Пока автор записок стоит под стенами Святого Града, он имеет возможность оглянуться и – как военный человек – оценить крепостные стены: «Иерусалим обнесен довольно плохими зубчатыми каменными стенами, за которыми в главных пунктах, на углах и городских выездах поставлены чугунные орудия разных калибров <…> По настоящим понятиям военного искусства, укрепление Иерусалима не только весьма слабо, но почти ничтожно».

Оказавшись внутри крепостных стен, Адлерберг отмечает «мертвую скорбную тишину и уныние» в Святом Граде, а далее, в 11 главе, подробно рассказывает о посещении главной святыни Иерусалима – Храма Гроба Господня, куда он со спутниками попадает ночью («ночное шествие с факелами»). Как и его предшественники, автор описывает подробно все, что видит. Само религиозное переживание требует благоговейного внимания к предметам, упомянутым в Евангелии, и любой автор вновь называет их, удивляясь и их материальному существованию, и своему присутствию рядом.

Любопытно отметить в этой связи, что и Адлерберг, и многие другие, пишущие о святых местах, стараются как можно точнее описать их, измеряя (на глаз?) их размеры, пересчитывая количество колонн, ступеней, лампад и т. д. И здесь, как ни странно, отмечаются многочисленные расхождения между сведениями авторов, даже побывавших в Иерусалиме в одно и то же время. Например, инок Парфений, в том же 1845 г. бывший в Иерусалиме, пишет, что «вышиною гора Голгофа шесть аршин»[57], т. е. приблизительно 4 м 27 см, Адлерберг же указывает, что Голгофа «всего лишь на 19 футов выше горизонта земли», что составляет уже 5 м 79 см. Количество ступеней лестницы на Голгофу тоже разное: у Парфения их «осьмнадцать»[58], у нашего автора – 21. Если насчет высоты Голгофы оба паломника могли положиться на своих «гидов», то есть разницу в «показаниях» можно отнести за счет большей или меньшей образованности или осведомленности их сопровождающих (или в разнице мер длины), то количество ступеней поддается простому подсчету, и трудно объяснить это расхождение. Добавлю, что А. Н. Муравьев в 1830 г. насчитал только 17 ступеней.[59] Многие подобные несовпадения прослежены мною в примечаниях как к данному изданию, так и к «Путешествию во Святый Град Иерусалим монаха Серапиона»[60].

В 12-й и 13-й главах продолжается подробное описание Храма и его святых мест, а также Крестного пути. При этом Адлерберг высказывает замечание о том, что хорошо было бы Крестный путь, представляющий ныне «простую, неопрятную улицу», «обложив крышею, как особый храм, обратить в церковную галерею, по которой бы христиане с молитвою проходили не иначе, как на коленях». Приводится и пример: лестница из дома Понтия Пилата (Scala Sancta),[61] находящаяся в церкви Св. Иоанна Латеранскаго (St. Jovanni Laterano)[62] в Риме. Возможно, мысль о галерее пришла в голову автору записок не только по религиозным соображениям, но и потому, что он и его спутники страдали от иерусалимской жары: «Жестокий зной распалял песчаный грунт иерусалимских улиц, но тем не менее, проходя по Крестному Пути, мы шли с обнаженными головами…». Отмечу, что А. Н. Муравьев также, и весьма экзальтированно, высказавший мысль о том, что по Крестному пути следует передвигаться на коленях, не упомянул о крыше, галерее или о чем-либо подобном.

Н. В. Адлерберг рассказывает в своих записках, выросших, видимо, из дневника путешествия, о знакомстве с иерусалимским патриархом Кириллом,[63] наружность которого ему показалась «самой приятной и величественной». Удивили Адлерберга «ярко блестящие» на черной рясе «алмазы турецкого ордена», потребовавшие объяснений патриарха о зависимости от турецкого правительства. Такое же удивление, смешанное с негодованием, автор записок высказывает всякий раз, когда видит в святых местах трубки и кофе, но «даже в патриаршей келье мы не избежали» их, как вынужден он заметить.