Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга

Восхищаясь прекрасным вечером, изобилием окружавших нас растений, мы, несмотря на усталость, наслаждались этим путешествием и почти незаметным образом достигли Рамле, или Рамы. Это та самая деревня, о которой упоминается в Евангелии, именно в повествовании об избиении младенцев в Иерусалиме и его окрестностях по повелению царя Ирода: «Глас в Раме слышан бысть, Рахиль, плачущася чад своих и не можаше утешитися». Это место служит всем как бы станцией на пути между Яффой и Иерусалимом. В недальнем расстоянии от Рамы находится так называемая Башня Сорока́ Мучеников. С вершины ее представляется прекрасный вид на окрестности. День уже подходил к концу и начинало смеркаться, когда небольшой караван наш, состоявший из пяти человек, молча, гуськом пробирался сквозь мрачные улицы селения к греческому монастырю. Двор этой обители и самая соседняя улица были усеяны народом. Настала ночь. Христиане, возвращавшиеся после Пасхи из Иерусалима, многолюдной толпой пришли сюда искать ночлега, располагаясь на другой день продолжать путь в Яффу.

Трудно описать дикое разнообразие, шум и беспорядок этого необыкновенного скопища. Вьюки задевались за вьюки, лошади спотыкались и ржали; неуклюжие верблюды с воем пробирались сквозь толпу и давили лежавших на земли усталых путешественников; дети кричали, взрослые бранились и с криком рассуждали между собой. Прибавьте, что все это происходило в глубокой темноте ночи, при свете мерцающих кое-где бумажных турецких фонарей.

Оставив Хассана внизу с лошадьми и вьюками, мы пошли к настоятелю монастыря. Этот почтенный шестидесятилетний старец безвыездно живет в своей келье. Так как он не знает другого языка, кроме греческого, то разговор его с нами не мог быть жив. Через посредство консула мы сказали ему несколько приветливых слов, на которые он отвечал с радушием, не подымая головы и медленно перебирая бусы своих четок. Из немногих слов игумена запомнил я только рассказ его о нашествии французов и о том, как он чудесно спасся от насильственной смерти: его хотели сжечь по повелению Наполеона.

Старик, по восточному обыкновению, угостил нас ужином.

Между возвращавшимися из Иерусалима поклонниками, которых мы встретили в Раме, был русский монах Московского Троицкого монастыря. Мне было особенно приятно найти в нем кроткого, набожного и благочестивого служителя Божия. Он истинно понял цель своего путешествия, ибо исполнил его с христианской любовью к Богу, следовательно, с существенной пользой как для самого себя, так и для всех тех, кому будет от чистого сердца передавать благочестивые и глубокие свои впечатления.

После ужина мы пошли отдохнуть в отведенную для нас келью, где неисчислимое множество комаров и мошек, впившись с жадностью в новую для них кровь, не дали нам ни минуты покоя. Итак, измучившись, вместо того, чтобы оправиться, мы в два часа пополуночи уже опять сидели на конях. Кругом все еще дремало, природа утопала в ночном мраке; едва-едва мы могли разбирать направление дороги; но мало-помалу бледный свет, предвестник первых солнечных лучей, разливаясь от востока к западу, начал раскрывать перед нами окружающую нас панораму. Вся природа, как бы выходя из глубокого сна, улыбнулась нам прелестным утром. Ярко-голубое небо, прозрачность воздуха, блестящие, светлые лучи солнца, обливающие все предметы золотым отливом, аромат дышащих под влажной росой растений, веселое лепетание птичек – все это вместе составляло какую-то невыразимо сладкую гармонию для глаз и для души. Лошади, отдохнув в Раме, бодрым шагом подавались вперед… Словом, эта поездка была так хороша, так пришлась мне по сердцу, что, казалось, при таких условиях, можно бы всю жизнь провести в дороге на коне без отдыха. Мы проходили известную по Священному Писанию Саронскую Долину. Издали виднелись кое-где дряхлые избы, по сторонам их паслось множество овец и рогатого скота, в особенности черных коз. Действительно, при виде этого изобилия, воображение невольно переносится ко временам Авраама, Лота и Иакова. В этой же самой долине Саронской Самсон сжег запасы хлеба филистимлян… Однако вдали небо мало-помалу становилось мрачно; густые тучи предвещали сильную грозу. Над нами же день был знойный, светлый, и небо безоблачное. В полдень усиленный жар умерил пыл коней, а природа с каждым шагом изменяла свой характер; зеленые, свежие равнины сменились крутыми перевалами голых скалистых гор. Роскошные сады, обильно наполняющие окрестности Яффы, исчезли, и только изредка встречались нам одинокие, мало привлекательные для глаз масличные деревья. Мы встречали множество странников, возвращавшихся из Иерусалима; между ними было много женщин в живописных восточных одеяниях; некоторые из них сидели верхом, другие в особо устроенных по обе стороны седла плетеных корзинках, по две на каждой лошади. Иногда, для предохранения от зноя, корзины эти покрываются широким зонтиком, в виде балдахина, из белого холста на деревянных подпорках, но этим средством хотя и ослабляется действие солнечных лучей, однако же воздух спирается и делается невыразимо душен.