Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Ставили, скажем, ко Дню Парижской коммуны что-то революционное. Один раз, хорошо помню, я играла роль Гавроша: на мне были сапоги и мальчиковая одежда – короткие штанишки и яркая рубашонка. И вообще я со своей короткой стрижкой смахивала на мальчика. Зимой я носила шапку из серого заячьего меха с длинными свисающими до пояса ушами, – подарок одного из наших земляков. Шапка, наверное, была мужская, потому что мальчишки на улице ко мне приставали, окликая: «Эй, оголец! Померяемся силами!» Но куда уж мне, худышке, было тягаться с ними, и я в свою защиту лишь пищала: «Я не мальчик. Я девочка!» Смерив меня презрительным взглядом с головы до ног, озорники оставляли меня в покое, а я, ускоряя шаг, переходила на бег. Голова у меня была вся в мелких крутых завитках, разумеется, природных, как у Пушкина. Меня так и прозвали Пушкиным за мою кучерявость. Поэтому – а может, и из-за отсутствия более подходящих «артистов» – давали играть мальчиковые роли. Так, например, я играла важную роль в инсценировке сказки Аксакова «Аленький цветочек» – роль Медведя, снова принявшего образ прекрасного принца.

Были у нас и физкультурные выступления. Мы выходили на сцену в синих шароварах и белых кофточках, сшитых руками наших мам. Спортивных костюмов нам тогда не покупали, скорее, их и в продаже не было. Полосатые майки, которые именовались футболками, появились позднее. Особенно популярными, модными тогда были физкультурные пирамиды: мы по возможности слаженно под музыку громоздились на плечи другу другу и очень старались сорвать восторженные аплодисменты таких же, как и мы сами, маленьких зрителей.

Не знаю уж, почему у нас в начальной школе была такая насыщенная общественная жизнь. Может, потому что подобрались молодые, увлеченные своим делом педагоги. Позднее, когда я перешла учиться в пятый класс в школу-семилетку, там подобного бурления не наблюдалось. Надо сказать, что школы с десятилетним образованием существовали отдельно, и их было не так уж и много. Среднее образование в 20-х годах было нацелено на семилетнюю программу.

В школу-семилетку я была зачислена в 1925 году, причем, как говорится, со скрипом. Мама моя уже была готова прийти в отчаяние, так как не могла отыскать моей фамилии в длинном списке принятых учеников, и успокоилась, лишь когда нашла ее в самом конце. Принимать меня не хотели, как и предполагала мама, из-за моего происхождения: в метрическом свидетельстве в графе «отец» было написано: «потомственный дворянин». Всю жизнь моя сословная принадлежность подобно дамоклову мечу висела надо мной, всю жизнь была черным пятном в моей биографии.

В отличие от начальной школы, школа-семилетка № 16 БОНО (Бауманского отдела народного образования) находилась в том же самом переулке, где мы жили, буквально в двух шагах от нас, через дом. До революции это была частная гимназия, принадлежавшая немке Мансбах. Фамилия этой директрисы-владелицы тогда еще была выгравирована золотыми буквами на фронтоне школьного здания. Из дореволюционной гимназии перекочевало в советскую школу и большинство педагогов. Возможно, и бурления школьной жизни поэтому не было – текла она размеренно и сначала даже несколько вяло, но со временем стала оживляться.

Среди учителей, как водится, были хорошие и плохие, любимые и нелюбимые, становившиеся объектом наших насмешек. Любили мы преподавательницу русского языка и литературы. Живо и интересно вела она уроки, и не ее вина, как я теперь понимаю, что Пушкина она характеризовала как «продукт дворянского общества» – такая оценка предписывалась школьной программой тех лет. Тем не менее ей удалось донести до нас всю красоту пушкинского стиха. Хотя, видимо, ее душе был более близок бунтарский романтизм Лермонтова, и она вдохновенно рассказывала нам о его поэмах «Мцыри» и «Демон», сумев зажечь в нас романтический огонек. Прививала нам она любовь и к лирике Сергея Есенина, в те годы (1927–1928) еще не заклейменного ярлыком «кулацкий» поэт. До сих пор в памяти у меня остались повести из «Записок охотника» И. С. Тургенева, особенно «Бежин луг» с его деревенской идиллией эпизода в ночном. Видимо, наша учительница Антонина Алексеевна и тут сумела заставить нас ощутить очарование русской природы. Изучали мы и гражданскую поэзию Некрасова, так созвучную тогдашним веяниям эпохи. Маяковский с его революционным пафосом еще не захватывал наши детские души – это пришло позднее, уже в дни юности. С творчеством Демьяна Бедного нас тоже знакомили – то был поэт, отвечавший требованиям эпохи, когда всколыхнулись и активизировались широкие народные массы. Такие стихи поэта, как «Ох, Дуня, Дуня я, Дуня, ягодка моя…» и «Как родная меня мать провожала…» были положены на музыку и распевались во время праздничных демонстраций и семейных застолий. Мне лично нравилась поэма «Главная улица», направленная против денежных мешков-нэпманов.