Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Я до сих пор признательна нашей вожатой за эту любовь к цветам, за искусство составления букетов, которому она нас учила. По тем временам это было нечто из ряда вон выходящее: эстетическому воспитанию не придавалось значения – на первом плане было воспитание трудовых навыков (что, надо сказать, совсем неплохо!) и политической сознательности. Во время сенокоса мы помогали крестьянам сгребать сено и укладывать в копны. Колхозов тогда еще не было, и хозяйства велись единолично. Кроме того, мы несли дежурство по лагерю, подметали и мыли полы, накрывали столы, помогали раздавать пищу. Но у нас оставалось время и на развлечения. Мы часто играли в волейбол или баскетбол. Приличного водоема возле нашего лагеря не было, но мы плескались в запруде крошечной речушки, учились плавать на надутых наволочках за отсутствием резиновых надувных матрасов и спасательных кругов. В другой раз наш пионерский лагерь разместили в какой-то деревушке на берегу реки Пахры. Там купаться было, конечно, привольнее. Но для пионервожатых прибавилось беспокойства: в довольно глубокой реке можно было и утонуть. Произошел такой случай – одному озорнику понравилось кричать: «Тону! Тону! Спасите!» К этим театральным воплям о помощи привыкли, и на них уже никто не обращал внимания. Но вот однажды мальчишка начал тонуть по-настоящему, и никто не откликнулся на его крики. Только когда он стал пускать пузыри, все поняли: и впрямь тонет! Слава Богу, вытащили его в конце концов, но этот случай накрепко врезался мне в память.

В лагере мы занимались еще и общественно полезной деятельностью: работали книгоношами. Что это такое, теперь никто уж, наверно, и не знает. А это вот что: со стопкой тоненьких брошюрок, в основном научно-популярного характера – по агрономии, огородничеству, пчеловодству, животноводству и т. п. – мы, разбившись на пары, ходили по деревням, из избы в избу, и убеждали хозяев купить. Книжечки были дешевые, копеечные, покупать их покупали, но не так уж и охотно. «Да мы, доченьки, и читать-то не обучены, неграмотные», – нередко говорили нам. Грамотных мы все-таки, как могли, уговаривали и были очень горды каждым таким успехом и вообще участием в подобной просветительской деятельности.

Позднее, уже в институте, мне довелось продолжить работу в этой сфере. В стране, начиная с 20-х годов, велась работа по ликвидации неграмотности, которая не закончилась и в 30-е годы. К тому времени в Москве уже появилось много пришельцев из деревни: в колхозах обещанной райской жизни не получилось, и селяне устремились в города. И вот мы, студентки, стали ходить по домам, приобщать к начаткам культуры домохозяек и домработниц. Для начала стали выявлять неграмотных в районе Петроверигского переулка, что на Маросейке. И нашлись такие! Мы их объединили в кружки по четыре – пять человек и стали проводить занятия в разных квартирах по очереди. Не все, конечно, занимались с охотой: зачем она им, эта грамота? Прожили свой век и без нее. Но я изо всех сил старалась, чтобы великовозрастные мои ученицы хотя бы азбукой овладели. Навыков обучения у меня тогда не было никаких, зато рвения – хоть отбавляй. Целый год вела занятия. Радовалась успехам и печалилась неудачами учениц, горевала о своих педагогических провалах. Эта длительная кампания в масштабах всей страны, названная «культурной революцией» (страшное для меня название!), принесла-таки свои плоды.

С другой стороны, одновременно велась и борьба с религией. Гонения на священнослужителей набирали силу. Но действующих церквей в Москве в 20-е годы было еще немало, так же, как и верующих, подобных моей маме. Она всегда молилась на ночь и нередко заходила в Богоявленский собор на Елоховской улице, чтобы поставить свечку перед святыми угодниками, в надежде, что Божья помощь облегчит ее печали. Время от времени, особенно по церковным праздникам, большим или малым, мама брала меня с собой в церковь. Ходили мы либо в храм Петра и Павла на Ново-Басманной улице, построенный при Петре Первом по собственным его чертежам, либо в церковь Никиты Мученика на Старой Басманной. Теперь обе церкви, которые в долгие годы всеобщего безбожия использовались как складские помещения, отреставрированы и снова действуют.

На обычные церковные богослужения мама водила меня чаще всего в храм Петра и Павла. Ходить туда я любила – там служил молодой священник отец Николай. Он казался мне таким возвышенно-красивым, что покорил мою детскую душу. Я охотно подходила под его благословение и целовала, как положено, ему руку. А вот к сухонькой, морщинистой ручке старенького, дряхлого отца Александра я прикладывалась только потому, что мама заставляла. В те годы я в душе лелеяла мечту: непременно стану попадьей, когда вырасту. А в итоге вышла замуж за человека, родившегося в семье, где исповедовались конфуцианство и буддизм. Так было угодно судьбе.