Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Но без шума не обошлось. В Юньчэне мой отъезд вызвал общий ажиотаж. Ко мне в дом потянулись соседи, знакомые и незнакомые сотрудники НИИ – поздравить, попрощаться. Местное руководство было само внимание. Меня услужливо спросили:

– Что бы вы хотели посмотреть на прощание в наших местах?

Услышав, что меня интересует храм Гуаньгуна[112] в окрестностях Юньчэна, тут же все организовали как в старые добрые времена. Даже подали – нет, не легковую машину, но джип с сопровождающим. Храм, заколоченный многие годы, только-только открыли. Мы стали практически первыми его посетителями. И это было еще одним знаком того, что грядут новые времена.

Глава 10 На чем сердце успокоилось

Реабилитация

12 декабря 1978 года я снова очутилась на Пекинском вокзале. Многое надо было строить заново. У меня не было ни работы, ни квартиры, ни даже заключения по следственному делу. Точнее, как выяснилось, оно было, но следователи по непонятным причинам его не зачитали, а там черным по белому значилось, что я «советская агентка». Наш «особняк в переулке», мое любимое гнездышко, давно уже был передан другому важному лицу, вещи были тщательно проинвентаризованы и вывезены на склад в помещение Северного бюро ЦК, откуда их выдавали моим дочерям по особому разрешению. Так, когда Инна собралась замуж, то составила список хозяйственных вещей, которые ей хотелось бы получить. Мотивацию сочли достаточной, но прошение удовлетворили далеко не полностью. Просила шесть ложек – выдали четыре. Просила чайник (кипятить воду) – выбрали самый старый, с отваливающимся донышком. А настольную лампу и занавески вообще отказались дать, да еще прочитали нотацию: мол, это все принадлежности буржуазной жизни, у пролетариата такие вещи не водятся.

Лю Хэчжун, не выдержав, дал отпор:

– А что, у пролетариата принято жопу жены в окно показывать?!

Сотрудники бюро ЦК, выдававшие вещи, потупив глаза промолчали. Положение спас сын Ани Чжао Сюнь Вова. Снял прямо с окон маминой квартиры занавески: «Бери!» Эти пожелтевшие от времени занавески стали единственным украшением Инниной комнатушки.

Все эти годы после замужества Инна продолжала жить в общежитии института – общий туалет на пол-этажа, общая кухонька на шесть семей, вдоль стен в коридоре штабелями сложена китайская капуста, припасенная на зиму. Хорошо еще, что в период неразберихи, когда выпускники разъезжались, а новые студенты еще не прибыли, Инна с мужем под сурдинку заняли лишнюю комнатку через коридор напротив. А то теперь всем нам – четверо взрослых (с Инной жила еще родственница, помогавшая нянчить Диму) плюс двое малых детей – пришлось бы ютиться на одиннадцати квадратных метрах институтского жилья.

«Вот я и снова в коммуналке!» – мелькнула мысль, но она не была тягостной. Ведь туалет в конце концов находился в самом здании, а не за пятьсот метров от дома, как в Юньчэне. И самое главное – это ведь был не Юньчэн, а Пекин!

И здесь ко мне тоже началось паломничество. Новость о моем возвращении разнеслась быстро, и мы на протяжении трех недель каждый день принимали гостей. Люди шли по двое, по трое и целыми группами. Самыми радостными были, конечно, встречи с близкими подругами – Аней Чжао Сюнь и Линь Ли, которые тоже отбыли в Циньчэне семи – восьмилетние сроки, а затем побывали в ссылке. Вообще, как оказалось, почти все мои близкие знакомые проходили по одному и тому же делу о шпионаже. Не все сохранили здоровье в одиночной камере. У Линь Ли обнаружился рак груди, она долго отказывалась от лечения, требуя, чтобы ее прежде всего выпустили из тюрьмы. Но потом все-таки согласилась, и, я думаю, правильно: ее прооперировали, и она благополучно дожила до очень преклонного возраста. Бедная Фифи (Оуян Фэй) вышла из Циньчэна с помутненным рассудком, так и ушла из жизни, никого не узнавая.