Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

В глубине души я насторожилась, но больше допытываться не стала. Надежда на встречу с мужем становилась все более призрачной. Инна, видимо, боялась сказать мне правду.

Только в следующий приезд, в феврале 1976 года, она собралась с духом и начала разговор:

– Мама, я хочу рассказать о папе.

– Что с ним?

– Его давно уже нет на свете.

– Когда это произошло?

– Накануне твоего ареста, 22 июня 1967 года.

Вот этого я не ожидала! Я всегда думала, что Ли Мин рядом со мной в Циньчэне, может быть, прямо за стеной моей камеры, и эти мысли поддерживали меня. Я согревала себя тем, что когда-нибудь мы оба все-таки выйдем из тюрьмы, и пусть все, даже родные дочери, от нас отвернутся, но мы будем вместе, поддерживая и утешая друг друга, как мы это делали на протяжении всей жизни.

Все повернулось по-другому – он ушел из жизни так рано!

Помолчав, я сказала дочери:

– Я чувствовала, что его уже нет.

Подавив боль, надо было жить дальше.

Теперь моей опорой стала Инна. В тот первый приезд в Юньчэн она показалась мне более зрелой и разумной, чем когда мы с ней расстались на волне хунвейбинского безумства. Самостоятельное преодоление жизненных препятствий пошло ей на пользу. Но для Ляли, очень эмоциональной, домашней девочки, тюремное заключение стало страшным ударом, вызвавшим психический шок, от которого ей пришлось долго оправляться.

Очевидно, что-то изменилось и во мне, и это не укрылось от Инны. Едва переступив порог и окинув взглядом мое аскетически убогое жилище, она воскликнула:

– Не узнаю тебя, мама! Где твое умение обустраивать дом? Ты ведь даже занавесок не повесила!

И впрямь, вместо всегда любимых мною занавесок на окнах болтались по-казенному скучные лиловые тряпки. Но мне, честно говоря, это было глубоко безразлично. Внутри у меня все словно оледенело, отмерли какие-то живые клеточки души, и должно было пройти еще много времени, прежде чем вернулась острота восприятия жизни и ее тепло начало побеждать лед.

Вхождение в китайскую жизнь

Встречи с родными стали для меня душевным бальзамом. Вслед за Инной приехала и Алла, которая смогла задержаться на более длительный срок. Но после отъезда дочерей пустота вокруг ощущалась еще сильнее. И тут на помощь пришел Павлик. Точнее, Инна предложила в письме взять его в Юньчэн. Моей первой реакцией был страх: как это можно! Я ведь столько лет не занималась детьми! А если что-нибудь случится, ребенок заболеет – где тут найдешь толкового врача? Нет, я не могу взять на себя такую ответственность! Но Инна настаивала – оказалось, она ждала второго ребенка. Я поняла, что ей действительно трудно будет справиться, ведь, помимо работы в институте, каждый день проводились какие-то собрания, обсуждения, политучеба – за Павликом некому было присматривать, а отдавать его китайской бабушке Инна не хотела.

«Тебе будет лучше с ним, мама, а Павлик сможет по-настоящему овладеть русским языком, и нам обеим он будет ближе», – настойчиво писала мне она. Я согласилась.

Это оказалось очень правильным шагом. Теперь мои мысли целыми днями были заняты внуком. Он спал у меня под боком, и, когда мы вместе просыпались, я тут же слышала его щебетание. Бесконечные детские вопросы, нежный голосок: «Бабуся! Бабуся!» – отвлекали от мрачных воспоминаний. А потом начинались каждодневные заботы: умыть, накормить, постирать. Многому приходилось учиться заново. Как-то мне достали из деревни живую курицу, а она оказалась несушкой, и я ради Павлика – чтобы у внучка были свежие яички – ее оставила. Постепенно у меня образовался целый курятник.

В жизни не думала, что придется общаться с курами! Но теперь их квохтанье и радостный крик Павлика: «Бабуся, курочка яичко снесла!» – доставляли мне какую-то трепетную радость. Я начала больше двигаться. Взяв малыша за руку, отправлялась через поля на молочную ферму, чтобы наполнить бидон парным молоком. Иногда мы даже ходили в кино, которое показывали летом на открытой площадке. В одной руке я несла складной стульчик, а в другой чувствовала маленькие пальчики моего внука, семенившего рядом.

Павлик стал мостиком, перекинутым через пропасть, отделявшую меня от окружающего мира, сгладил людское отчуждение. Китайцы, чадолюбивые по природе, дружески улыбались, когда видели меня с ребенком. Кое-кто посмелее подходил, гладил малыша по голове, заводил разговор. Большей частью это были самые простые люди – доярки, шоферы, повара, сельскохозяйственные работники, женщины, собиравшие в саду НИИ урожай яблок. Они всегда совали Павлику самое сочное яблочко, подсказывали:

– А чего вы не купите яблок у НИИ? Они тут всем своим по дешевке продают.

Я последовала их указаниям, и скоро у меня в пустой комнате, служившей кладовой, стояли две большие корзины яблок, которых хватило на всю зиму.

Местное окружение постепенно привыкло к моему «заморскому виду», и он их перестал смущать. Правда, мне пытались давать «полезные советы». Иду я как-то осенью по саду, а навстречу старик совершенно деревенского обличья. Я с ним поздоровалась, а он, сурово сдвинув брови, говорит: