Из семилетней войны

— Приказывайте… Будьте уверены, что я все исполню и буду верным слугой.

— Я буду говорить с вами отвратительным языком, — продолжала Пепита после некоторого молчания, — но я должна это сказать: вы не останетесь в убытке за ваше самопожертвование. Фридрих морит голодом своих слуг, а мы осыпаем золотом наших друзей, хоть бы из-за этого нам пришлось терпеть нужду. Там вы ни до чего не дослужились бы, здесь вы на все можете надеяться.

— С меня будет довольно, если вы… — начал он. Но Пепита перебила его.

— Подобные объяснения преждевременны, — сказала она, — подождите, пока лучше узнаете меня. Я деспотична. Завтра прибудет король! Завтра — я это знаю наверное, — разыграется сцена с нашей королевой. Не знаю, чем она кончится и что последует за этим, но вы должны познакомиться с генералом фон Шперкеном, чтобы вместе действовать. Он нам совершенно предан.

— Но я не могу его искать, — сказал Симонис, — а тем больше явно подойти к нему.

— Да, но ведь вы можете быть влюблены в меня, — прервала Пепита, — компрометируйте меня, сколько хотите. Ради меня вы можете придти в замок и найти там барона. Об этом никто не узнает.

Во время разговора Симонис вспомнил о Масловском, который так завидовал ему и восторгался красотой Пепиты. При этом воспоминании он расхохотался; на вопрос баронессы, чего он смеется, рассказал ей о поляке, описывая его характер и все его странности.

— Ах, если б можно было довериться этому сорви-голове! — сказала Пепита. — Вы могли бы привлечь его на нашу сторону.

— Не думаю, — ответил Симонис, — для него эта трагедия кажется комедией; он будет издали присматриваться к ней и забавляться.

Пепита призадумалась.

— Не надо пренебрегать никаким средством, — сказала она, — почем знать?

Они приближались к замку, у ворот которого стоял караул из швейцарцев. Стража подошла заглянуть в носилки, но Симонис сказал солдатам, чтобы они пропустили.

Пепита подала ему руку.

— Пока мы не придумаем другое место… то вечером у тетеньки. А если вы мне будете нужны, то я передам Гертруде книгу; в ней, между страницами, найдете записку, но будьте осторожны… Есть ли у вас деньги? — прибавила она, наклонившись к нему.

Симонису был неприятен этот вопрос.

— О, у меня их хватит надолго, — быстро ответил он. — Я вовсе не нуждаюсь.

И носилки исчезли в темных закоулках дворца.

II

Только старческое равнодушие и счастливая молодость одарены способностью, что они в минуту всеобщего смятения, беспокойства и несчастия сохраняют: первое свою апатию ко всему, а вторая — легкомыслие. Быть может во всем Дрездене не было человека, которого бы менее беспокоили эти неожиданные перемены и насильственный переворот, как Ксаверия Масловского. Он смеялся и повторял: "пусть хоть все немцы передерутся… мне что за дело? Все-таки их немножко меньше будет". Он смеялся в глаза Фукс, приходившей в отчаяние, и только пожимал плечами, отчего она сердилась еще больше.

Увидев Симониса, он заинтересовался им на минуту, но когда тот ушел, то начал думать о племяннице баронессы Постиц. Это была единственная личность в Дрездене, к которой Масловский относился более снисходительно. "Если б, — избави Бог, — она была полька, я бы влюбился в нее, но отец, пожалуй, не забыл бы данного раз слова, да и я не имею охоты лежать под кнутом". Ему хотелось только узнать, переедет ли Симонис к баронессе.

— Нужно быть бессовестным, чтобы это позволить себе, — рассуждал он, сидя на барьере у дворца Брюля и присматриваясь к прусской пехоте, которая неважно выглядела после похода. — Хоть бы ему помешать как-нибудь?

Масловскому достаточно было подумать о чем-нибудь, чтобы сейчас же приняться за дело.

— Нет, я никогда не допущу этого фокусника, — рассуждал он сам с собою, — который приехал сюда торговать своею совестью, как приезжают показывать обезьян, чтобы он вскружил голову этой красивой девушке; да, да, не дождется он этого! Впрочем, в этом надо убедиться.

Сказано — сделано, и он сейчас же пошел вслед за Симонисом. Он видел, что Симонис вошел в дом баронессы и что придворные носильщики остановились у подъезда, высадили Пепиту и собирались идти обратно. Он решил поговорить с ними.

Находясь при дворе Брюля, Масловский несколько раз в день ходил в королевский замок, где он знал всех, и не было человека, с которым бы он не был в хороших отношениях. Его любили за его веселость и подачки, на которые он был щедр; и не трудно было завести разговор с носильщиками.

— Послушай, Ганс, — обратился он к одному из них, — кого вы приносили к старой баронессе? Верно, фрейлин Пепиту?

— Да, вы угадали, — ответил Ганс, — признаться, что приятнее носить красивую фрейлину, чем, может быть, завтра, носить того короля, который заварил здесь такую кашу.

— Ну, вам его носить не придется, — сказал Масловский, — он или ездит верхом, или ходит пешком, и притом всегда с палкой в руках. Даже когда он хочет подогнать лошадь, то бьет ее палкой между ушей [2], так же как и своих генералов. Вам тоже досталось бы.

Носильщики замолкли. Об этом опасно было говорить.

— Мне нужно кое-что спросить у тебя, Ганс, — прибавил Масловский.