Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

А ведь «так близко, так возможно»! Видно, все-таки был у меня ангел-хранитель. Как-то днем, уж не помню по какому поводу, случилось у Светки и у меня «окно» – часа на три можно было смыться из студии, и мы поехали ко мне, во Владимирский поселок. Мама на работе, комната в полном нашем распоряжении. Надо сказать, что тут тоже было общежитие, не как на Раушской, где жили мы в ванной, но все равно – большой коридор, со многими людьми. Не успели мы расположиться, только заперлись (где-то в глубине души наверняка и у меня, и у Светланы бродила мысль, что сейчас, сегодня что-то произойдет, неотвратимо случится...), как одна из маминых приятельниц вдруг забарабанила в дверь. Видела, что мы проскользнули, и настойчиво требовала, чтобы ей открыли. Мы замерли, как мыши под метлой, дышать боимся – дело в том, что Светка уже кофточку стащила, а тут... И вот ведь настырная дама – стучит и стучит. Ну какое ей дело? А когда стук прекратился, когда отстучали по коридору каблуки нашей непрошенной дуэньи и я осмелился выглянуть – все было испорчено. Быстренько оделись и смылись. Так ничего и не состоялось. А если бы состоялось? Точно «как честный человек» я бы вынужден был!... Тем более впервые.

Итак, шел к концу третий год моего пребывания в училище имени Щукина. Когда мне теперь приходится кому-нибудь рассказывать о себе, то чаще всего вру: «окончил Вахтанговское». Не окончил я его. В начале апреля 1948 года получил то злополучное письмо. И с тех пор, как это ни смешно, через каждые три года, на протяжении полутора десятков лет апрель стал для меня месяцем неудач. Серьезно. В апреле сорок восьмого расстался со студией, в апреле пятьдесят первого – загремел в армию, в апреле пятьдесят четвертого чуть было не поломалась моя жизнь в Чите – жена (первая) уехала в Москву, не посоветовавшись со мной, уволилась из театра, и мне казалось, что расстались мы навсегда. Правда, весной пятьдесят седьмого ничего плохого не случилось, но в апреле шестидесятого мне устроили персональное дело – бросил жену... Не приняли в партию.

К счастью – «несчастья» на этом кончились. В мае шестидесятого мы поженились с Беллой, на следующий год весной родилась Анка. Правда, в шестьдесят третьем, тоже в апрельские дни, перенес я довольно сложную операцию – вырезали мне щитовидку, но, как показали прошедшие с тех пор годы – удачно. Характер стал поспокойнее, больше я не психовал весной, не кидался на людей. Верю, что странная периодичность несчастий ушла из моей жизни. Вот уже много лет, как беды прекратились. Может, потому, что крепкий тыл у меня, потому, что все эти тридцать лет рядом любимый, умный и надежный друг. Вот такая «мистика». И вроде не верю во всю эту магию, а все же, как видите, сидит во мне некое сомнение, иначе бы не стал упоминать обо всем этом в своей исповеди.

Но вернемся в апрель сорок восьмого. Так уж получилось, что из-за всегда свойственной мне привычки «кидаться на амбразуру» не умел я ограничиваться лишь собственными интересами: нужно где-то подпереть – в любую грязь полезу и подставлю плечо, не считаясь со временем, силами, совершенно бескорыстно. Не хвастаюсь – такой характер достался. Отцовские или материнские гены – не знаю. Может, их обоих. Бывало, что выходило мне это боком, но ничему не научило. Так прожита вся жизнь. Теперь уже не переменить. Несдержан, «взрывоопасен», сначала делаю, потом думаю. Отходчив. И никогда не умел прятать свои ошибки, тем более считая их справедливыми поступками. Не лез в кусты. Шел с открытым забралом. И не умел каяться, <а это умение> в нашей общественной жизни очень ценилось. Резал «правду-матку». А уж если «осознавал», то не фарисейски. Готов был взять на себя любую вину и тащить всю жизнь груз покаяния. Надеюсь, что, прочитав эту книгу, вы поверите в мою искренность.